был вызван Ягужинский. Так как в то время гр. Бирон за что-то сердился на гр. Остермана, то он примирился с Ягужинским, чтобы умалить значение Остермана, потому что оба министра никогда не были большими друзьями: их взаимная неприязнь возникла на Ништадтском конгрессе.
Когда Петр I в 1721 г. послал туда гр. Остермана, он предписал ему в инструкции настаивать на уступке Выборга, но не до того, чтобы прервать для этого переговоры. Остерман, постигая всю важность этой крепости, во всех своих реляциях не переставал представлять необходимость удержать ее за Россией, и головою отвечал, что шведы в крайности уступят. Говорят, что на этот счет у него были верные сведения через измену одного шведского министра, который за то получил восемьдесят тысяч рублей. Действительно, в таком смысле были по этому предмету даны инструкции шведским уполномоченным. Остерман, знакомый с складом ума своего государя и зная о желании Ягужинского присутствовать на конгрессе, боялся, чтобы Ягужинский не воспользовался нетерпением Петра I покончить с войною и не заставил его уступить; а как, в таком случае, Ягужинскому же пришлось бы привезти с собою окончательные условия, то он сговорился с своим другом, гр. Шуваловым, комендантом Выборга, и просил его, если Ягужинский туда приедет, угостить и задержать его у себя сколь возможно долее, а его уведомить с курьером. Как он предвидел, так и случилось. Ягужинский, падкий на гульбу, не отказался от приглашения, и пробыл целых два дня в гостях. Предваренный Шуваловым, Остерман воспользовался этою неосторожностью. Он велел сказать шведам, что ему дан приказ покончить с делом в одни сутки, а не то прервать переговоры. Хитрость удалась; доведенные до крайности шведы согласились на уступку Выборга, и договор был заключен и подписан до приезда Ягужинского. Последнего это поразило как громовым ударом, и тем сильнее, что он не посмел и придраться ни к кому; это еще пуще его раздражило. Он не мог простить Остерману этой проделки. Впрочем, надобно отдать ему справедливость; когда он был назначен кабинет-министром, то находился, по крайней мере наружно, в ладах с Остерманом. Это согласие может быть приписано и болезненному состоянию обоих, не позволявшему им видеться друг с другом за стаканами, потому что, как скоро Ягужинскому приходилось выпить, уже ничто на свете не в силах было сдержать его запальчивость.
В начале 1731 г. в Москву прибыл принц дон Эмануил, инфант Португальский, с намерением жениться на императрице Анне. Этот проект был делом имперского посланника гр. Братислава, писавшего о том в Вену, где в то время находился инфант. Императорский двор одобрил план и отправил принца в Россию. Здесь он был принят с подобающим отличием и всевозможными почестями, но о браке не хотели и слышать. Пробыв несколько месяцев в Москве, инфант возвратился в Вену.
Граф Бирон нисколько не одобрял проекта гр. Братислава, и в продолжение нескольких месяцев относился к нему очень холодно. К счастью, что в то время венский двор не имел надобности в
