бритые, разбойничьего вида водители, предлагающие свои услуги; плотные массы людей с одинаковыми выражением фатального отчаяния и безысходности на лицах, сновали с поклажей и без; кучки путан пританцовывали от холода, приставали к мужчинам, матерясь, лавировали между людьми и машинами носильщики с гружёнными тележками, дерзко задирались с прохожими стайки грязных детей попрошаек, клянчили деньги и сигареты; пожилые женщины с усталыми лицами предлагали приехавшим жильё, у киосков «Союзпечать» стояли очереди, – не за газетами, там продавали всё, что придётся. Это была какая-то серая опасная зона, в которой люди на время остались без сталкера.
Пройдясь по сонному залу ожидания, где не было ни одного свободного места, а люди спали даже на полу, Эдди заглянул в осаждённые шумными и злыми людьми кассы, прошёлся по перрону, закурил у мусорной урны, цепко озираясь. Милиции было много, у них был вид хищников, высматривающих добычу. Вагон Матвея Лукича был в голове состава, Эдди решил следовать за стариком с хвоста поезда, на расстоянии, чтобы осмотреться.
За последние недели у него отросла борода, он был в тёплой куртке, адидасовских кроссовках. Бейсболка на голове и спортивная сумка, небрежно перекинутая через плечо, дополняли образ спортивного, уверенного в себе человека. Женщины с интересом поглядывали на него, он отвечал им голливудской улыбкой.
Когда поезд, натужно фыркая, подходил к перрону, Эдди продрался сквозь толпу к хвосту состава и медленно двинулся вперёд. Метров за двадцать до вагона Матвея Лукича он притормозил, пропуская приехавших вперёд, нагнулся завязывать шнурки. Матвей Лукич, озираясь, стоял у вагона с двумя сумками. К нему подскочил носильщик, он что-то ему грубо сказал, отмахиваясь, и тот ушёл. Эдди оглянулся, толпа за ним почти вся рассосалась, старик топтался у вагона. Проводница с участливым видом что-то спросила у него, старик ей ответил.
Ничего подозрительного Эдди не видел, нужно было идти. «Бог удачи не оставь меня», – сказал он и, поравнявшись со стариком, хлопнул его по плечу: «Давай помогу, дедуль», «Дед, вот и внук твой пришёл, а ты волновался», – сказала проводница, старик смотрел на него испытующе, отдал сумки, хмыкнув: «Сынок, по жёрдочке прыг-скок». С выскакивающим из груди сердцем, озираясь, Эдди забрал у старика сумки и они пошли, вклиниваясь в толпу, Матвей Лукич поглядывал на него, хмурясь. Эдди отсчитывал шаги, каждый, как последний шаг с колотящимся сердцем. У входа в зал ожидания старик остановился: «В сумки-то будешь заглядывать?». Обмякая, Эдди огляделся, выжал из себя улыбку: «Приятно иметь дело с умным человеком. Заглядывать не буду, я прямо-таки ощущаю тонкий аромат валюты в сумках. На меня не одели наручники, а это говорит о том, что резона всучить мне какой-нибудь хлам у вас не было. Старик буркнул: «Аромат. Это да». – «Прощайте Матвей Лукич, – нервно озираясь сказал Эдди, – соглашение джентльменов состоялось» – «Прощай, умник, когда-нибудь встретимся … в аду, – угрюмо проговорил старик, – этот, м-мм, аромат, не ты один чуешь, держи сумки крепко». – «Встретиться «там», мне хотелось бы, как можно позже, и хотя жизнь штука непредсказуемая, но не люблю я пресную жизнь. Желательно, чтобы при фатально неизбежной встрече «там», было о чём поговорить с великими грешниками», – рассмеялся Эдди.
Через пять минут он сидел в такси, грыз ногти и слушал гневные тирады водителя в адрес меченого дьявола Горбачёва. А Матвей Лукич вышел на площадь подышать. От троицы путан отделилась женщина, раскрашенная, как укротитель кошек Куклачёв в распахнутой облезлой шубейке и подошла к нему. Игриво улыбаясь, проворковала сипло: «Дедок, стариной не хочешь тряхнуть?»
Старик на миг онемел. Придя в себя, затопал ногами и замахнулся на женщину кулаком: «Сгинь, сгинь, адово создание». Подруги женщины захохотали. Старик плюнул через правое плечо, перекрестился и пошёл в зал ожидания, шепча: «Содом, содом, всемирный содом. Блудницы, в руках которых чаши, наполненные мерзостями и нечистотами блудодейства их, ловят человеков. Лукавый правит миром, сам, сам, в Первопрестольной поселился».
– – —
Поднявшись в квартиру Эдди бросил сумки на пол в прихожей, разделся, прошёл на кухню, жадно допив коньяк из початой бутылки, сел на табурет и закурил. Странное состояние охватило его. Он не чувствовал радости по поводу удачного окончания дела, ему стало грустно, тревожно, охватывала меланхолия очень похожая на слабые токи его болезни тревеломании. Он взял пустую бутылку конька, отшвырнул её, с досадой пробормотав: «При наличии почти двух лимонов зелёных нечего выпить. В прежние времена, при меньших бонусах, я закатывал роскошные банкеты».
Он занёс сумки в гостиную, отшвырнул тряпки, которыми были прикрыты пачки, и высыпал на пол первую сумку, после поверху первой горки высыпал деньги из второй сумки. Вместе с деньгами из сумок просыпалось немного зерна. Эдди удивлённо повёл носом. Странный запах заполнял комнату. Мозг не идентифицировал его. Эдди взял одну слежавшуюся пачку и понюхал. «Хранили то ли в свинарнике, то ли в курятнике, Император, введший плату в Риме за пользование туалетами, опрометчиво говорил, что деньги не пахнут. Какое унижение для денег с ликом Президента
