там. Не слышу никто.
– Звони ещё раз, – велел Ардашев.
Бабук опять повертел стальную ручку в ту сторону, куда указывала стрелка с надписью: «Вращать по кругу».
И опять ни звука.
– А горничная у него есть? – осведомился Клим.
– Есть, канешна. Мария. Красивый, как спелый гранат! Думаю, Виктор Тимофеевич и она – любовники.
Ардашев щёлкнул крышкой часов «Qte Сальтеръ» и заметил:
– Без четверти шесть. Скоро темнеть начнёт. Мне надо деньги отдать и взять расписку о получении, или квитанцию.
Уставившись на часы, приказчик спросил оценивающе:
– Твой часы серебряный?
– Да.
– Тебе повезло.
– Почему?
– Воры могли украсть.
– Им нужен был саквояж с деньгами, а не хронометр.
Толстяк вздохнул и сказал:
– Мой часы в мастерская. Тоже серебряный. Отец подарил. Золотые потом сам куплю, как разбогатеваю.
– Надо говорить «разбогатею». Но давай звони ещё раз.
И вновь шестерёнки издали звонкий металлический скрежет.
– А может, его нет? – предположил Клим и потянул на себя дверь, но она оказалась незапертой.
– Открыто, – удивился студент.
– Спит, наверно, – предположил приказчик.
– В такое время?
Постояв несколько секунд в нерешительности, приказчик открыл дверь и прокричал:
– Виктор Тимафее-евич! Пириехали мы, Ардашов и я!
В квартире было так тихо, что было слышно, как в одной из комнат тикают настенные часы.
Бабук махнул рукой, вошёл внутрь и принялся ходить по комнатам. Клим проследовал за ним. Портьеры были опущены. В помещениях царил полумрак. Приказчик, мотнув кудрями, заключил:
– Нет никто.
– Ты говорил про подвал, про музей, – напомнил студент, указывая на ведущие вниз порожки.
– Да! – воскликнул тот. – Но там темно! Он ставни не открыл.
– Подожди.
Клим вынул спички и зажёг керосиновую лампу. Дом, судя по всему, не освещался газом.
Толстяк взял лампу и застучал каблуками по лестнице. И вдруг снизу послышалось:
– Аствац им![14] Иди суда!
Студент спустился вниз и оторопел: перед ним на спине лежал человек с ещё густыми, но уже седыми усами. Он был одет в светлые шаровары и рубаху-косоворотку навыпуск, на ногах – кожаные тапки без задника. На лице Верещагина застыла маска удивления, безжизненные глаза уставились в сводчатый потолок. Вместо правой руки – пустой рукав.
– Мёртвый? – спросил Бабук.
Ардашев потрогал шею Верещагина:
– Да, остыл уже.
– Коранам ес![15] С лестница упал?
– Пока не знаю.
– Что
Боже мой!
Коранам ес (
