весь характер твой! Вот и пеняй на себя…
– А по-твоему я ей не отец, что ли? – страшно воззрился он на жену. – У тебя самой в голове не мозги, а ветер свистит, как у беспутной бабы. Кто мне голову морочил, так это ты, зануда! Bсё чепуришься, как девка уличная! Алина с тебя пример берёт, а меня она не видит. А ты перед Жерновым тоже хвостом крутишь…
– А что мне грязнухой ходить, дурачок, Демидушка, никак не поймешь! В этом вся и честь бабе! – просияла глазами она, уставясь с издевательской улыбкой на мужа.
– Да то и вижу, как Алина повторяет твои повадки, стервозница она. Вот я ей всыплю разок ремня!
– А хорошие не грех перенять, – насмешливо и жеманно подхватила Домна.
– Зато в её крови много твоей дурной крови, – уже не зная как зацепить жену продолжал Демид. – Сейчас смажу по зубам, тогда поперечишь мне! – замахнулся, сверкая глазами, Демид.
– Моя не дурней твоей, пёс, ты, поганый! Я же тебе не монашка навроде Серафимы, которая не расстаётся с черной юбкой, будто у неё по кому-то вечный траур. Свекровь у неё умерла два года назад, она и тогда носила и, поди, ходит, как монашка, слова не услышишь.
– Вот и хорошо, бери с ней пример, меньше сплетни будешь разносить. И ещё бы Бога больше почитали, чем кроить да шить.
– Кто? Это я разношу сплетни? На себя обернись, Демидушка, о тебе да Мощеве люди промеж себя стали судачить нехорошо…
– А ты бы сама меньше языком трепала! Чего взяла моду по задворками шляться? Тогда лучше бы шила, – примирительно ответил Демид. Конечно, о своём воровском промысле с женой он не делился. Упаси Бог! Однако Домна сама догадывалась, что муж работает с риском для себя, откуда у него берутся деньги на отрезы материй? Привозил из города и говорил, что дочери на приданное. И Домна безоглядно мужу верила: «Не иначе как сковал какую железку и на рынке втихорях продал, ведь бабы к нему бывало шли тяпки направлять, наварить черенкодержатель», – думала она. И от догадки, что иначе быть не могло, Домна бледнела и сгорала от ревности и злости; но допытываться – чем ему они платили: натурой или деньгами – она побаивалась.
Тем не менее слова жены в душе Демида поразили. Неужели народ и впрямь что-то пронюхал? Ведь Мощев проболтаться никак не мог. Он осторожен и хитёр, как лис, и коварен, как волк!
– Выкладывай, кому про отрезы бахвалилась, Домна? – налетел он снова. Теперь позор дочери его больше не волновал, тут беда с другого бока крадётся, надо упредить её.
– Что я, совсем из ума выжила? – испугалась жена. – Ну дак похвастали, так, чай, нельзя. Бабы, поди, ещё похлеще чешут о себе языками, – оправдывалась Домна, отойдя от страха.
– А ты от Катьки Зябликовой хоть одно лишнее словцо слыхала? Она только внимает таким дурам, навроде тебя!
– И чего хорошего ходить надутой индюшкой? Нашёл с кем сравнивать, и нечего меня дурой погонять, пёс шелудивый, вот
