её, как океаны
Вдали от лодок и сетей,
Как нежный свет лесной поляны,
Где незабудковый насти́л
Лазурью небо пристыжает.
У всех зеркал не хватил сил,
Чтоб рассказать, как разрезает
На "до" и "после" мир вокруг
Волшба сапфировых очей.
Ресниц её пушистый круг
Касался густоты бровей,
Иглы и души не видавших, —
В том вовсе не было нужды.
Красивей нету женщин наших,
И потому, в века вражды
Всяк не́друг жаждал искупаться
В небесных водах синих глаз.
Живя в те годы, оказаться
Оксаночка могла как раз
Тем же́мчугом с морских глубин,
Что б возжелал себе достать
Султан, и князь. Стряхнувши нимб,
Духо́вник начал бы мечтать
Попасть на исповедь к Оксанке.
Обычный рост, под семь десятков
Плюс метр, и ровная осанка.
В природе нету недостатков —
Есть вкус и нрав. Размеры сердца
Мешают всё подряд любить:
На бо́льший легче опереться.
Себе красиво косы вить
Она научена с пелёнок.
Ей с детства много говорили:
"Ты ангел, Ксюш, а не ребёнок!"
И в чём-то люди пра́вы были —
Уже тогда златые реки
Спускались ей до детских плеч.
Слова любви как обере́ги,
Которым суждено беречь
Во время тяжких испытаний
Всю жизнь: с рождения до смерти.
Отец её, папаша ранний,
Письмо с открыткою в конверте
Пока в Германии служил
В коммунистическом пространстве,
Спустя полгода получил.
Вернувшись из армейских странствий,
Он первым делом ча́до взял,
Всё прочее сочтя за мелочь.
Как лик его тогда сиял!
Как сердце молодое пело!
На свете мало что сродни́
Любви отцовской к дочерям.
Девчонки с мамами одни,
И не понятно матерям,
Пошто́ при папах всё иначе.
При маме – держится горой,
При папе – тихо-тихо плачет
С чуть-чуть трясущейся губой,
Взывая сердцем всем к защите
От самых мелких раздражений.
Вы объясненья не ищи́те
Большому множеству значений
Для девушек любви отца.
Душа ребёнка – словно поле,
И будет счастье для юнца,
Когда участок вспахан, полит
И сдобрен перед посевной
Заботой,
