слухи эти совершенно беспочвенны. Но нечто странное все же происходило. В канун праздника, именуемого у католиков днем всех святых, к хозяйке пожаловали весьма необычные гости. Жуткий горбун, мертвецки бледная старуха, одетая в платье позапрошлого столетья, долговязый человек в черном длинном плаще, загадочная молодая дама и тот самый Оскурио. За ужином завязался разговор о творческих муках, и поэт признался, что страдает от иссякшего вдохновения и уязвленного тщеславия. Оскурио, не мешкая, глядя прямо в глаза Авдотьину спросил, чем тот готов пожертвовать ради величия. Итальянец не предлагал в открытую продать душу Дьяволу, но поэт умом и телом чувствовал, о чем на самом деле идет речь.
– Многие великие умы, чтобы остаться в вечности, обрекли себя на вечные муки! – мрачно сказала хозяйка дома.
– Но стоит ли игра свеч? – спросил Авдотьин.
– А это каждый решает сам! – хитро улыбнулся Оскурио. – Но скажу вам вот что – если бы все в этом мире думали о посмертных страданиях, человечество не получило бы ни одного хоть сколько-нибудь годного романа, сонаты или живописного полотна.
– Неужели вы хотите сказать что… – возмутился было поэт.
– Я лишь хочу сказать, что праведники не наследуют величия. – отрезал итальянец.
Ночью, после этого странного ужина Авдотьин никак не мог заснуть. Он лежал с открытыми глазами и с любопытством рассматривал висящий на стене гобелен. Поэт только сейчас заметил, что полотно изображает какую-то извращенную версию микеланджеловского сотворения Адама. Вместо Бога руку Адаму протягивал некто демонического вида. Точнее не руку, а зажатое в когтистой лапе перо. Чем больше Авдотьин смотрел на гобелен, тем больше ему начинало казаться, что персонажи приходят в движение, однако оторвать взгляд он почему-то не мог. Вот рогатая голова повернулась и пристально уставилась на поэта. Еще секунда и Сатана шагнул с полотна прямо в комнату. Он вплотную подошел к кровати Авдотьина, наклонился и испытующе смотрел желтыми змеиными глазами. Все это время поэт силился пошевелиться или закричать, но тело его словно парализовало. В конце концов видение исчезло, а сам Авдотьин провел остаток ночи без сна, размышляя о том привиделось ли ему все это или приснилось.
На утро гости хозяйки таинственным образом испарились. Все, за исключением Оскурио. Он выжидательно смотрел на поэта за завтраком. Авдотьин же напротив старательно прятал от итальянца взгляд. Поняв, что на страшную сделку поэт не согласен, Оскурио вскоре после трапезы отбыл из замка.
…
В комнате после странного рассказа воцарилось молчание, внезапно прерванное самим же рассказчиком:
– Однако скажу вам честно, господа, – бывают дни, когда я жалел, что не согласился на предложение.
– Так ведь никакого приглашения вовсе не было! – воскликнул Ставров, – вы
