Ярослав, тормозя у третьего подъезда. – Хочешь, еще раз извинюсь?
– Не хочу, – буркаю я, подхватываю сумку и папку с рисунками и выскакиваю из машины до того, как он успевает мне открыть дверь.
Квартира Георгия Исаевича встречает меня уже привычным запахом красок и старого одеколона. Я разуваюсь на коврике, связанном из разноцветных тряпичных полосок, и прохожу внутрь – в огромную, очень светлую комнату, где целых три окна со старыми рамами, но идеально прозрачными стеклами. Здесь очень пусто: только мольберты и стол, заваленный тряпками, палитрами, стаканами с кистями, карандашами и прочими рабочими принадлежностями. Островок хаоса в море абсолютного порядка.
Сам учитель ждет меня в комнате, в коридор он принципиально не выходит никого встречать, просто заранее открывает входную дверь – и все.
– Здравствуйте, Георгий Исаевич, – робко здороваюсь я.
– Добрый день, Левинская. Чем меня сегодня порадуешь?
Я открываю папку и достаю работы, а он хмурится и наклоняется, внимательно разглядывая мои рисунки. Седые волосы падают ему на лоб, он их отбрасывает нетерпеливым, каким-то мальчишеским жестом, совсем не вяжущимся с его возрастом и статусом.
– Где еще портреты? Я просил три, если мне память не изменяет.
– У меня не получилось, – признаюсь я. – Но зато есть лишний натюрморт.
Натюрморт Георгий Исаевич откладывает в сторону без особого интереса, но зато придирчиво рассматривает мой автопортрет.
– Мазня, – наконец выносит он вердикт.
У меня падает сердце. Еще ни за один портрет я не получала от учителя другой оценки. Всегда только эта – слово «мазня», сказанное презрительным тоном.
– Но почему? Здесь все хорошо по пропорциям, – пытаюсь возразить я. – А цветовое решение тут…
– Ты себя рисовала? – обрывает меня учитель.
– Да.
– Это не ты. Это какое-то дистрофичное страшилище, таким только детей пугать.
– Ну простите. Что в зеркале увидела, то и нарисовала, – бормочу я уязвленно.
Георгий Исаевич смотрит на меня с жалостливым высокомерием.
– Сегодня рисуешь меня. Набросок углем, схватывай только черты и характер.
– Простите, я, кажется… не брала уголь…
– Мой возьми, – он кивает на хрустальную вазочку, похожую на те, в которых подают конфеты. Только у него там лежит рисовальный уголь. – Вперед, Левинская. Времени мало.
Через сорок минут Георгий Исаевич рассматривает мой эскиз и опять кривит губы.
– Здесь нет характера, – выносит он вердикт. – Ты опять рисуешь кукол. Не людей.
– Но я вас так вижу, – пытаюсь оправдаться я.
– Ни хрена ты не видишь. И художник из тебя как из дерьма пуля, – резко отвечает он. – Ты даже не стараешься.
– Я стараюсь!
– Неправда.
После занятия я выползаю из квартиры преподавателя
