лишь Михайлов проявлял заметную приподнятость – он раскланивался скопившимся по обеим сторонам улиц массам, кричал им что-то неразборчивое. Как и я, Тимофей надеялся отлежаться в гробу и отчаянно бравировал, не пугаясь исхода в небытие.
Мы въехали на плац по коридору охраны конных жандармов и казаков. Возле эшафота стояла пехота Измайловского полка. С высоты колесницы было видно, что вся площадь Семёновского плаца запружена зрителями, сошедшимися увидеть своими глазами, как казнят цареубийц, и ощутить сопричастность к делу высшей справедливости. Это было второй после убийства царя победой – дать народу удостовериться в исполнении наказания, чтобы потом предстать перед ними живыми и невредимыми, поправ саму Смерть как высшую из всех возможных мер устрашения. На нас смотрели тысячи глаз, и это было прекрасно!
Колесницы наши остановились между эшафотом и трибуной с местами для высших лиц судебного и полицейского ведомства. Позже мне рассказали, что там разместились аккредитованные сотрудники русских и иностранных газет, военный агент итальянского посольства и некоторые другие члены дипломатических миссий. Толпа заколыхалась и загудела, узрев государственных преступников. Нас отвязали и свели с повозок к телегам, на которых стояли приготовленные для нас пять чёрных гробов, а затем подняли по крутой лестнице на эшафот. Высокий чёрный помост с перилами был оснащён справа двумя столбами с поперечной перекладиной – виселицей, на которой болтались под ветром пять верёвок с петлями, а напротив лестницы – тремя позорными столбами, к ним сразу подвели и приковали Желябова, Перовскую и Михайлова. Я обратил внимание, что Тимофей сделался, противу своего возбуждения в начале пути, апатичен, ступал как Каменный гость, а лицо его застыло. Средство оказывало действие. Я вдруг стал спокоен. Шум толпы отдалился от меня. Слышался стук крови в ушах и мои шаги, будто единственным проводником звука сделались кости ног. Я погрузился в самосозерцание и уже плохо помню, что происходило дальше. Обер-секретарь Попов зачитал краткий приговор. Забили барабаны. Я воспринимал происходящее словно из-под воды. На помост взошли священники, мне дали поцеловать крест, и я машинально выполнил ритуал, хотя не испытывал ни малейшего сомнения в отсутствии загробной жизни, которая мне не грозит.
– Вы атеист! – ужаснулся Савинков.
– Именно так, – подтвердила голова. – Бога нет. Смерть не есть начало увлекательного путешествия, а конец всему. Моё существование – лучшее тому доказательство.
Поражённый Савинков не знал, что ответить. Оставшийся один на один с головой цареубийцы в полумраке огромной норы под прикрытием земляной толщи, он оказался в полной власти невидимых пут Кибальчича.
– На нас надели саваны. Накинули башлыки, чтобы люди не пугались искажённых агонией лиц висельников. Когда мне на лицо упал мешок, я перестал воспринимать вообще что-либо. Меня куда-то подтолкнули
