но не прежде, пока не вырубали наверху окраин дороги деревьев, расчищали площадку и делали от нее спуски. Но взамен этих трудностей там, где дорога несколько выравнивалась, вид книзу представлял картину, едва ли воображаемую. Наш путь лежал по самому хребту горы, а теплицкое шоссе идет по отлогостям оных к Эльбе, и там, где хотя несколько просвечивался лес, мы могли видеть как на ладони все, что происходило на шоссе.[231]
Кому неизвестно, как 1-я гвардейская дивизия и основа 2-го пехотного корпуса на плечах своих удерживали натиск Вандамма[232] до Теплица и как полки Преображенский и Семеновский, бросившись на две стороны, направили свои удары на смутившегося неприятеля и подавались шаг за шагом к Теплицу. Это все без подзорной трубки можно было разглядеть, как игру в шахматы. Я в это время ехал сзади роты его высочества, где случайно попал фургон английского генерала Вильсона,[233] находившегося при главной квартире армии. Разумеется, при подобных обстоятельствах скоро знакомишься, и мы разговорились в особенности о предмете, который больше всего нас всех тревожил. Когда приходилось через прорезь леса видеть шоссе, заметно было, что 1-я дивизия отошла уже вперед нашей, т. е. находилась ближе к Теплицу, чем мы; то зная, что дефиле наше оканчивается пред самым Теплицом, то если дивизия не удержится и неприятель конец дефиле займет незначительным отрядом, то он всех нас поодиночке заберет. Не знаю, помнит ли теперь кто, но я помню очень хорошо, что Вильсон говорил нам между прочим, что в его экипаже находятся бумаги и документы, весьма важные для воюющих держав, и если бы случилось таковое несчастие, о котором мы предполагали, то просил нас, чтобы мы расхватали его бумаги, бросились бы вправо, лесами, стараясь выбраться к Праге, и там передали бы эти бумаги главному начальству, отнюдь не выдавая оных французам.
Наконец часу в седьмом вечера выбрались мы на ровное место и нашли 1-ю дивизию тоже почти у самого нашего выхода. Повидавшись с нашими товарищами и поздравив их с победой, мы пошли тотчас за Теплиц, а их оставили перед городом. Тут мы видели раненого графа Остермана-Толстого[234] (а в горах с нами вместе несли на носилках Моро[235]). О графе Толстом тут же был рассказан анекдот.
Когда ему раздробило руку выше локтя, он упал без чувств и был вынесен за линию; пришедши в себя, увидел, что несколько лекарей толкуют по-латыни о том, как следует ему отнять руку. Молодой лекарь конногвардейской артиллерии Кучловской[236] сказал своим товарищам:
– Напрасно, господа, толкуем по-латыни, граф ее лучше нашего знает!
– Ты, молодец! – сказал граф. – На, режь ты, а не другой кто! – И предоставил ему сделать операцию.[237]
В то время, когда кончилась операция и делали перевязку, подъехал к группе князь Меншиков,[238] бывший тогда еще в чин штабс-капитана и флигель-адъютантом, и с видом жалостливого участия обращается к Остерману с вопросом:
– Как вы себя чувствуете?
– Voyez, prince, – отвечает граф, –
17–18.8.1813 близ населенного пункта Кульм (ныне Хлумец в Чехии) произошло сражение между союзными войсками, входящими в состав Богемской армии, и французским корпусом генерала Вандама. Перед Вандамом была поставлена задача захватить г. Теплиц и запереть союзников в горах. Оказавшийся на дороге от Дрездена к Теплицу русский корпус генерала А. И. Остермана-Толстого преградил путь французам. Бой закончился полным разгромом корпуса Вандама. Кульмская победа не позволила Наполеону развить успех Дрезденского сражения и сохранила готовую уже распасться коалицию. Русские участники битвы были награждены специальной наградой прусского короля – Кульмским крестом.
Русский художник Василий Кондратьевич Сазонов написал картину, изображающую Остермана-Толстого во время хирургической операции, произведенной над ним на поле битвы под Кульмом.
