раненых! С. был в том военном госпитале, где Соня. Доктор Святухин очень милый, он сам вчера звонил Соне, что готов к нам приехать, чтобы чего-либо добиться. Он сам достал уже белье, сам выклянчил перевязочный материал. Оказывается, это два полевых госпиталя для передовых позиций – накануне выступления они получили приказ развернуть тут лазарет, а у них нет инструментов. Им прислали тяжелораненых, они в полном бессилии. Доктор добрался до члена управления Малинина и выпросил инструменты, а теперь, когда город поссорился с военным ведомством, то он стал требовать уплаты за инструменты 500 руб., а так как военное ведомство не считает эти инструменты нужными для «полевого» лазарета, то оно отказывается платить, и придется доктору. С. обещал похлопотать об освобождении от платы. Профессор по назначению на какой-то станции встретил двух солдат, один из них говорил другому, что несет шифрованную депешу коменданту. Профессор со словами: «Я никогда не видел шифра», вырвал у него и прочел депешу, Но, ничего не поняв, вернул. Через несколько станций его арестовали в поезде, а публика чуть не разорвала его как шпиона. Продержали его три дня в тюрьме, потом при содействии министра выпустили.
Вчера я была в военном госпитале № 206–207 на Екатерининской площади, где д-р Святухин. Сразу попала в гущу дела – одному надо поправить постель, другого переложить и т. д., пришлось помогать перетаскивать тяжелораненого в перевязочную. Там стоит вопль от боли, т. к. все делают без наркотиков – тяжело до бесконечности. Немцы (австрийцы и пруссаки) так и тянутся немного поговорить по-немецки, потому что так их никто не понимает, ни один из трех докторов не говорит по-немецки, из сестер, кажется, только две. Страданий без конца. Приехали туда по Сереж[иному] приглашению Титов и Малинин осмотреть от города, их (дуры-сестры) ждали, как генералов, и все вычистили сдуру; они все подробно осмотрели и все обещали. Уже через 1–2 часа после их отъезда, как звонил С[ере]же Святухин, им все прислало военное ведомство, очевидно, пронюхав, что город вступился, поспешили послать то, что выписывалось за три недели. Святухин счастлив, но старший врач его останавливает, боится, что влетит (говорят, что врачей, обращающихся к общественной помощи, отмечают и даже предают суду). Сегодня секретарь думы звонил уже С[ере]же, что все инструменты по вчерашнему постановлению думы останутся в госпитале даром: «В долг без возврата». А когда С. через Полнера обратился к Львову, чтобы Земский союз дал перевязочный материал, то в ответ получил: «Да, мы дадим, но должны раньше запросить военное ведомство», т. е. тех самых, которые три недели ничего не давали. Удивительный бюрократизм!
Вчера вечером были у нас Губенс, она рассказывала, какой ужас творится на вокзале при приезде раненых: лежат они на полу, без перевязок, без шинели, часами. Был на весь Курский вокзал один врач, проводящий время в буфете, и один фельдшер. Жандармский полковник грубо обрывал тех, которые пытались заговорить по-немецки с пленными – шпиономания. Говорят, что десятками задерживают ежедневно телеграммы подозрительного содержания. А пленные в нашем госпитале
