темные массы гор, теснившихся вокруг нашей дороги, слышали шум ручья, бурлившего где-то глубоко внизу обрыва. Передок наш стучал по камням, взбираясь на глыбы и со звоном падая на следующие острые торчащие по дороге камни. Лошади, Бог знает как и почему, ступали своими ногами. Мы то спускались в ущелье, ехали по воде, по руслу ручья, то взбирались на страшную высоту. В темноте нельзя было ничего разглядеть. От длинного, полного впечатлений дня мы были утомлены донельзя и ехали всю дорогу молча.
Около двух часов ночи из-за кустов заблистал костер, и мы очутились на вершине горы, представлявшей собой круглую площадь. Кругом высоко и мрачно торчали пики Балкан, но на плоскости, куда мы въехали, ярко горел огонь. Казаки спали вокруг костра, лошади их стояли, пережевывая сено, а горевшее пламя освещало высокий деревянный столб на каменном пьедестале с высоко развевающимся белым флагом. Мы первым делом бросились к столбу и при помощи света костра и спичек прочли следующую вырезанную на столбе надпись: «30-го июня 1877 г. Переход генерала Рауха с коннопионерным дивизионом через Балканы. 4 тыс. фут. н. п. м.». Далее следовали фамилии офицеров, перешедших Балканы с генералом Раухом. Мы были на перевале. По шуму и направлению ручьев, текущих по обеим сторонам горы, на которой мы находились, мы догадались, что тут месторазделение горных потоков, из которых одна часть течет на южную сторону Балкан, другая – на северную.
Измучившись сами порядком в этот день, усталые и голодные, мы особенно чутко почувствовали в этом столбе нечто родное, как будто и мы были участниками победы, одержанной над Балканами, в память которой стояла тут простая, полуотесанная деревянная колонна с развевающимся белым флагом. Это чувство – чувство какого-то довольства, радости, скажу, гордости приободрило нас до того, что Пелисье, который едва шевелил языком от утомления, смог высказать глубокомысленное замечание, что в этой колонне для него заключается «весь синтез настоящей кампании». Казаки при нашем приближении повскакали на ноги, угостили нас хлебом. У Ла Мотта отыскалась внезапно коробка сардин; мы заварили чай и, таким образом поужинав, решили скорее спать. Но спать вообще, не только скорее, было весьма трудно. На вершине горы дул резкий ночной ветер; ни домика, ни хижинки не было кругом на десять верст расстояния; приходилось мастерить себе постель на открытом воздухе и при весьма скромных постельных принадлежностях. Я положил на голую землю кожан, под голову – седло, укутался в свое форменное пальто и расположился заснуть à la belle étoile.[1] Спутники мои сделали то же самое. С непривычки спать на открытом воздухе только дремалось, а не спалось, и мы все поднялись в пять часов утра со своих неудобных постелей. Заварили снова чай; Дик Лонлей срисовал колонну, а часов в семь мы уже оседлали лошадей, запрягли наш передок и готовы были снова двинуться в путь.
В семь же часов прискакал казак из Тырнова и объявил казачьему посту на перевале, что по всей дороге
Под прекрасными звездами (
