воздуха. Затем, стиснув зубы, я принялась отрывать, расцарапывая ногтями, крошечный шарик плоти под грудной клеткой. Под сердцем.
Когда я была уверена, что больше не могу терпеть боль, я почувствовала, что плоть отделилась; побежала густая влажная кровь, воздух наполнился ее сладковатым привкусом. Я пожалела, что под рукой нет меда или тимьяна, чтобы сделать примочку для раны; что ж, я обошлась водой из кувшина. Как смогла, я промыла рану, а потом легла и натянула на себя одеяло. Солома мало защищала от каменного пола, и мои ребра заныли от холода.
Только тогда я позволила себе подумать о доме: о своих комнатках, опрятных и светлых, с банками и склянками; о мотыльках, танцующих по вечерам вокруг моих свечей. О саде за домом. Сердце болело при мысли о растениях и цветах, о моей любимой нянюшке козе, что давала мне молоко и уют, о платане, укрывавшем меня своими ветвями. Впервые с тех пор, как меня оторвали от моей постели, я позволила себе разрыдаться. Могу ли я умереть от одиночества, прежде чем меня повесят? Но в этот момент что-то коснулось моей кожи, очень нежно, как поцелуй. Паук – его лапки и хелицеры отливали голубым в тусклом лунном свете. Мой новый друг, вскарабкавшись по волосам, заполз в ложбинку между шеей и плечом. Я поблагодарила его за то, что он здесь; он поднял мой дух даже сильнее, чем хлеб и вода.
Сквозь решетку проникал лунный луч; я смотрела на его танец и думала, кто же будет свидетельствовать против меня завтра. А потом я подумала о Грейс.
Я была уверена, что вовсе не засну. Но скрип открываемой двери разбудил меня, как мне показалось, сразу, едва эта мысль покинула мою голову. Паук сбежал от света факела, а мое сердце сжалось при виде мужчины в ливрее Ланкастера. Он сказал, что суд скоро начнется. Мне нужно привести себя в приличный вид.
Он подал мне длинное платье, сшитое из грубой ткани и пахнущее потом. Мне не хотелось думать о том, кто носил его до меня и где они сейчас. Я поморщилась, когда жесткая ткань коснулась моей раны, но когда мужчина вернулся, я была рада, что на мне нормальное платье, пусть и сшитое грубо. Мне бы хотелось, чтобы у меня был чепец, или что-то, чтобы я могла прибрать волосы, потому что они падали мне на лицо, сбившись в колтуны. Усугубляя мой стыд.
Мама всегда говорила мне, что чистота вызывает уважение, а уважение порой стоит больше, чем все королевское золото, и для нас это особенно важно, потому что нам достается так мало и того, и другого. Мы тщательно мылись каждую неделю. Даже в самый разгар лета от нас, женщин рода Вейворд, пахло не застарелым потом, а лавандой, сохранявшей нашу чистоту. Как бы мне хотелось, чтобы у меня сейчас была лаванда. Но все, что у меня было, – только мой разум, притупленный отсутствием нормальной пищи и сна.
На время недолгого пути из темницы в зал суда сопровождающий надел на меня кандалы. Я заставила себя не вздрогнуть, когда холодный металл коснулся моей кожи, и высоко держала голову, пока мы поднимались к залу суда.
Обвинитель встал со своего места и направился в сторону скамьи, на которой сидели судьи. Звук его шагов по дощатому полу пробудил во мне страх, и я дрожала в жуткой
