нездоровый…
− Рак, − вздохнул Пашка. – Когда у него эту гадость обнаружили, врачи сказали, что от силы год-полтора проживет, а он уж пятый год держится.
− Как это так? Опухоль, что ли, рассосалась?
− Не рассосалась, конечно. Просто прогрессировать перестала, вроде как затаилась. Батюшка наш за него молится. Наверно, по его молитвам и отступила костлявая…
− Крутой у вас, видно, батюшка, − изумленно протянул Иван. – Я тоже слышал, что некоторые попы и людей излечивали, и даже сумасшедшие нормальными становились…
− Не попы, а Господь Бог по их молитвам, − сердито поправил его Игнатов. Очевидно, развязное выражение «попы» сильно задело его. – А батюшка у нас и вправду, как ты говоришь, крутой. Кстати, если хочешь, поехали с нами завтра на литургию, заодно и познакомишься с ним.
− Можно, − согласился Шаховцев.
…Но назавтра попасть в храм не получилось. За ужином, пытаясь не отставать от крестного, он умудрился перебрать водки, да так, что уснул прямо за столом, и Пашка буквально отволок его спать. Утром, терзаясь похмельной сухостью во рту, он слышал сквозь мутную полудрему, как Кропочевы-Игнатовы собирались в церковь, и Любовь Петровна наказывала дочерям оставить банку с рассолом на кухне, чтобы гость мог прийти в себя. А Иван, лежа в кровати, ощутил жгучий стыд перед восприемником и его домашними.
Но когда к часу Пашкино семейство вернулось из церкви, никто из них даже косо не посмотрел в сторону Шаховцева, а, наоборот, быстренько накормив гостя обедом, женщины бросились стряпать, чтобы собрать ему с собой еды. Любовь Петровна принялась месить тесто для пирогов, а Вера с Катей взялись вертеть фарш для котлет. Даже девятилетняя Даша – и та усердно разминала в молоке мякиши белого хлеба и старательно чистила лук, пока у нее не покраснели не только глаза, но и все лицо и она не начала часто хлюпать носом, словно в одночасье загрипповала.
− Это что, все мне?! – удивился Иван, когда ему на прощание вручили два огромных пакета с гостинцами.
− Конечно, − ответила Любовь Петровна.
− Да я ж столько не съем!
− Так не тебе одному. Поделишься с другими у себя в роте. Они, поди, тоже по домашней пище истосковались.
…В роте, куда он явился с двумя здоровенными сумками еды, пацаны аж ахнули от изумления. А в довершение всего старшина позволил после ужина до отбоя устроить личному составу чаепитие и даже сам пожертвовал из своей заначки пару коробок «Липтона».
А уж Ромка Пригарин, которого он встретил, топая от КПП к казарме, даже присвистнул, увидев приятеля, тащившего столько аппетитной поклажи:
− Ты чего, Вано, никак фабрику-кухню грабанул?
− Ага, − довольно кивнул в ответ Иван. – Только не фабрику, а просто кухню. И не грабанул, а сами всучили…
8
Воспоминание о Пригарине отозвалось в груди болезненным чувством запоздалой вины. В тот вечер, принимая возле казармы
