чтобы не встать никогда, и чувства мои укрывает какая-то мягкая подушка. Укрывает, отсекая их.
Я понимаю, что не чувствую ни страха, ни гнева, ничего… Мой сыночек сегодня не проснулся, умерев от голода во сне, как однажды умру и я.
Рядом вздрагивает Фим. Почему-то не могу назвать его своим самцом. Просто даже подумать так не могу. Я не хочу, чтобы он умирал, поэтому, проверив, предлагаю еще поспать, ведь пока есть время до смены. На этот раз мне не снится ничего.
Проснувшись по сирене, я чувствую только внутреннюю усталость. Ну и голод, конечно. Мне понятно: нельзя выдать себя, потому что нас тогда убьют. А нам надо жить, не знаю зачем, но надо. Я не хочу, чтобы с Фимом что-то случилось, ведь кроме него, у меня никого нет.
– Давай ты подождешь меня тут, а я принесу тебе поесть? – предлагает он.
– Хорошо, – киваю я, не в силах заставить себя произнести ритуальную фразу. Но ему, кажется, это и не нужно.
Неужели и Фиму снятся такие сны? Может такое быть? Не знаю. В нашем сытом мире мне почему-то совсем не хочется быть просто самкой, ведь только что я видела многое. Но, конечно же, придется, потому что иначе… Никто не защитит нас, если мы сами не защитим себя, говорил комиссар в моем сне. Я не знаю, кто такой «комиссар», но его слушали так, как Диониса не слушают.
Мой… Фим вернулся. Звезды! Он смотрит на меня, как смотрел мой сыночек… Я даже слов достаточно не знаю, чтобы рассказать, как именно он на меня смотрит, а еды принес-то… там, во сне, мы бы могли жить на это все очень долго…
– Поешь, – просит меня Фим. Просит! Очень ласково, как будто опасается, что я откажусь. Но я не откажусь. Ведь это же еда.
– А ты? – спрашиваю его, даже не вспомнив о Дионисе. Нет у меня сейчас эмоций, просто совсем нет, как будто отключили их. А значит, нет и страха.
– Конечно, – и улыбка у него меняется, становится какой-то робкой, что ли. Я понимаю, что не занималась им с утра, а Фим не приказал. Это что-то должно значить, но вот что?
Мы садимся за стол, и я стараюсь сдержать дрожание рук от непривычного изобилия. Да и Фиму тоже не по себе. Причем у меня ощущение, что причина та же. А еще я понимаю – даже если он меня накажет, мне все равно. Могу и покричать, если ему так захочется.
– Ты… – он будто что-то хочет сказать, но осекается, с тревогой осмотревшись. – Сегодня выходной, мы можем посидеть здесь, – Фим говорит явно не то, что хотел.
– Да, – киваю я. – Здесь безопасно.
И вот тут меня обнимает тот, кого мне совсем не хочется называть самцом. Там, во сне, такие, как Фим, звались «мужчины». Вот мужчиной его я бы назвала. Он так бережно держит меня в руках, совсем не мешая принимать пищу, как будто я – нечто хрупкое. Наверное, сон это расплата за сказку, хотя я бы предпочла обычное наказание, после которого невозможно сидеть. Но ни меня, ни Фима никто не спрашивает. И так же, как в моем том сне, мы должны выжить – любой ценой.
– Чем бы
