Как там говорят? Не садись играть с дьяволом, у него карты крапленые.
– А Риту ты пожалел? – спросил голос.
– Какую? – спросил Эрик.
– Обеих, – сказал голос. – О деньгах паршивых думаешь.
«Я брежу», – безучастно подумал Эрик.
АРБЕНИН – аршинными буквами полыхало в мозгу. ЛЕОНИД. ЛУКАС АРБЕР. КЛЮЧ.
– Да ты просто дурак! – выкрикнул голос.
– Сам ты! – прошипел Эрик.
Голос был прав.
Он нарушил условие.
Там. 2 (Стрелок)
Леонид Арбенин катил коляску с близнецами по мощеной парковой дорожке. Рыжие, ломкие от заморозков кленовые листья шуршали под колесами, пахло дымом – дым приносил ветер: за парковой оградой жгли мусор. На небе – ни облачка, как и обещали в телепрогнозе. Выходной. Солнечная, ветреная погода. Следом за Леонидом семенила жена, миниатюрная брюнетка в полушубке, с сумочкой и собачкой на поводке. Собачка рысила на кривых лапках, жалкая и смешная; при желании ее можно было целиком запихать в сумочку.
– Инна, – обратился к жене Леонид, – придержи коляску, я закурю.
Он чиркнул зажигалкой. Прикурить удалось не сразу: ветер гасил пламя. Инна, покачивая коляску, без умолку тараторила по телефону, перемывая с подругой косточки общим знакомым.
Словно сорока, неприязненно подумал Эрик; он наблюдал за идиллией со скамейки и изрядно подмерз, пока дождался чету Арбениных. От Лукаса Арбера в мужчине сохранился только властный подбородок, выправка отставного военного и неистребимая привычка к табаку. Жену Лукаса звали Инна, как и раньше, и она оказалась такой же болтушкой и вертихвосткой. Расхождение было лишь в коляске с близнецами, добротной, широкой, на пневматических колесах. Близнецы синхронно жевали со́ски, не подозревая, что с минуты на минуту станут безотцовщиной.
Супруги удалялись; кленовые семена, кружа, падали на фигурную плитку, в голых кронах чирикали воробьи. Безлюдная поутру аллея притворялась аттракционом, тиром, где надо выбить определенное количество очков, забрать приз и уйти. Сравнение с тиром Эрику не понравилось. Он прищурился: Леонид, абсолютно чужой, в отличие от Лукаса, человек превратился в ростовую мишень. Аккуратно, в голову, с первого же выстрела… В глаз попала соринка, Эрик моргнул – соринка мешала. За обшлага рукавов забрался колючий ветер, пистолет холодил ладонь. Эрик сел, подышал на озябшие пальцы, несколько раз сжал и разжал кулаки, потер ладони, восстанавливая кровообращение. Прицелился.
Опустил пистолет. Снова прицелился.
Соринка в глазу раздражала. Арбенина было жаль, и близнецов жаль, и болтушку Инну; на лбу Эрика выступила испарина. Он не хотел тащить грязь сюда, не хотел множить цепочку убийств, начинать с подлости. Разве ей не достаточно смертей? – спросил он, как будто Эдвард Альбер, поверенный Госпожи, мог ответить. Разве мерзких душонок насильников, пушеров и педофилов недостаточно? Разве люди, порядочные люди, чья беда лишь в том,
