в бешенстве замахал руками, стараясь не сорваться, не скатиться до брани, как с ним это нередко случалось:
– И очень хорошо! – выдавил он наконец. – Я все эти годы искал такую гамму красок. Разработал свою технологию, использую принципы голографии. Я стремлюсь вырваться за пределы трехмерного пространства и порой кажется, что мне это удалось. Причем тут душа с ее теплом или холодом?! Это чистая техника.
– Нет, дорогой мой, – не сдавалась Лера. – Краски сами по себе ничего не значат. Это самообман. Картина отражает состояние твоей души. А ты не любишь этот мир, не любишь и презираешь людей. И все зло, которое в тебе сидит, ты выплеснул на свои картины. Оттого они такие жуткие. Ты их видел когда-нибудь ночью? Такое впечатление, что они в душу вгрызаются и пожирают ее.
– Злой, говоришь?! – закричал остервенело Марат. Засунув руки в карманы рабочего комбинезона, он нервно заходил по комнате. – Что ты можешь об этом знать?! Тебя не заставлял отчим в 12 лет заниматься сексом, тебя не бросила мать на произвол судьбы, тебя не лупили нещадно в подворотнях только за то, что ты не такой, как все, и тебя не предавали свои в Чечне! Так за что же мне любить этот мир?! За его сплошной сволочизм?
Валерия некоторое время молча смотрела на него.
– Оказывается, я многого не знала, – сказала затем тихо. – Нам стоило раньше поговорить об этом. А сейчас, к сожалению, уже поздно.
Только теперь Марат заметил большие сумки, стоящие возле тахты.
– Ты что это, Лера! – он подошел к ней, попытался обнять. – Обиделась из-за вчерашнего? Я дурно вел себя, признаю. Но…
– Я уже ни на что не обижаюсь, ни на вчерашнее, ни на позавчерашнее, – перебила она его. – Ты таков, каков есть, и им останешься, а потому ничто и никогда у нас не изменится. Я устала от попреков, унижений, оскорблений, от всех твоих выходок. Я больше не могу и не хочу быть здесь, ни с тобой, ни с твоими картинами… Вероятно, наш брак исчерпал себя.
– Лера!
Она решительно взялась за сумки.
– Ну и катись! – Марат демонстративно плюхнулся на тахту. Он слышал, как она закрыла за собой дверь, вызвала лифт. Кабинка его, громыхая на весь дом, медленно доползла до верхнего этажа. Сейчас Лера внесет в нее свои вещи. И это все, конец. Больше она никогда сюда не вернется. Он вдруг совершенно отчетливо осознал это. Надо что-то делать, подняться, догнать. Но вопреки мимолетному порыву, Марат еще глубже зарылся головой в подушку. Грохот удаляющейся кабинки сразу утих. В ватном безмолвии все показалось вдруг глупым и пустяшным. «Ну и пусть, ну и пусть», – пульсировала упрямая мысль в такт тяжелым ударам сердца.
Затренькал входной звонок. «Лера вернулась! – подскочил он – Она может, она отходчивая.»
Марат распахнул дверь, но обнаружил за нею не Леру, а маленького толстого человечка по кличке Шмон, администратора выставочного зала.
– Я зашел предупредить, что планировка выставки несколько меняется, – начал Шмон с порога. – В ней примет участие Артур
