над изголовьем…
– Ну, все, как будто, в порядке. Выкарабкались. Ловко разрезал вас Алексей Дмитриевич; такая у вас была трудная штука…
Доктор и сестра опять исчезли. В глазах поплыли белые сосны, кедры, белые горы. Казалось, ехал я по тайге, на санях; качало из стороны в сторону. На самом деле это сестра разэфиривала меня углекислотой от последствий наркоза: в это время всегда бывает впечатление качки.
Лицо Алексея Дмитриевича появилось в рамке потолка палаты.
– Ну вот, молодцом. Теперь надо только лежать смирно. Счастливо отделались: сколько лет была у вас эта история – как с бомбой ходили.
Снова пропал потолок палаты и снова показалось, что я не в больнице, что не зима теперь, а лето, что передо мною склоны гор, покрытые зеленою травою и цветами. Багульник ярко горел тут и там. Высокий горный кряж, покрытый хвойным лесом, остался позади.
Целый день пробирались через заросли, перебирались через упавшие деревья, объезжая покрытые мхом камни, в сыром сумраке глубокой тайги. Какая-то усталость… но как хорошо ехать теперь по опушке, по зарослям черемухи, тальника, все время вниз… вниз…
В долину, куда мы спускались, уже не падали лучи солнца, но хребты еще были ярко освещены. Лошади, пофыркивая, осторожно ступали по едва приметной тропе; затем пошли по руслу пересохшего ключика, впадавшего в падь, где мой спутник, геолог Селиванов, намеревался заночевать. Птицы возились в кустах, уже устраиваясь на ночлег. Только беспокойная кедровка, увязавшаяся за нами с полчаса тому назад, все еще продолжала покрикивать, предупреждая таежное население о близости человека.
– Что за пакостная пичуга, – сказал Виктор Васильевич, – просто спасу нет. Если на охоту куда пойдешь, всех взбаламутит, так ни с чем и вернешься.
Но мы ехали не на охоту, а на бертинскую разведку. Разведчик Бертин с женою нашли золотую жилу и прислали записку Селиванову, чтобы тот приехал и посмотрел: очень хорошая жила, доброе золотишко.
Вот мы и ехали по тайге от Первомайского прииска уже четвертый день. По всем признакам, известным Селиванову, стан разведчика давно должен быть недалеко, а все не показывался. Мы спустились уже в падь, к веселой речке, бежавшей по камням, а ничего и никого видно не было.
– Черт его знает, этого Бертина, хоть бы знаки поставил на тропе и по ключику, а то так и сбиться недолго, – ворчал геолог, слезая с коня и привязывая его к дереву на длинном поводу.
Я сделал то же самое, и усталые лошади, обмахиваясь хвостами, дружно принялись пощипывать траву на лужайке. Мы взялись за хозяйство, и скоро костер затрещал возле речки, нарушая треском своим тишину наступавшей ночи. Вершины гор погасли, все птицы и даже беспокойная кедровка улеглись на покой, когда мы принялись за чай и за еду.
– Хорошо в тайге, – сказал Виктор Васильевич, – а все-таки дикое место. Четвертый день ведь никого не встретили. Лес и лес, горы, а теперь вот и долина; цветы кругом, красота, от одного запаха умереть можно, а все-таки место нежилое.
– А что
