Енош положил локти на бедра, а ладони зажал между коленями. – Ползи ко мне.
Какие-то крохи гордости у меня все-таки еще оставались.
– Ты наказываешь меня за то, в чем я не…
– Ползи!
Моя рука сама собой потянулась вперед, и я по уши окунулась в унижение. Дюйм за дюймом, цепляясь черными перьями платья за пористую кость, я вползала на помост, как побитое животное, и унижение, как ни странно, мало-помалу отступало, переплавляясь в возбужденное покалывание под кожей. Меня притягивало к единственному источнику тепла в этом месте, и неважно, что его ледяной сердцевиной было каменное сердце моего мужа.
Когда я приблизилась, он стиснул мой подбородок так сильно, что мог бы, пожалуй, оторвать нижнюю губу, но боль мне причиняло не это, а расстояние, оставшееся между нами. Он пах… иначе. Неправильно. Горько и едко. Подобно его настроению.
Стальной взгляд Еноша опустился к моим губам, но тут же вскинулся, впившись в мои глаза.
– М-м-м, посмотри-ка, волосы твои уже потеряли блеск, а кожа – мягкость. Это разложение, маленькая.
Тук-тук. Тук.
Внезапный стук, ударивший в уши, ошеломил меня, как и прилив к коже горячей крови.
Что это? Мое сердце?
Застучало снова, и черные вены на моей руке поблекли, а бурчание в животе утихло. Енош убрал из меня гниль, да?
Я сделала глубокий, хотя и ненужный мне вдох и проскулила:
– Спасибо.
– Спасибо? – Он усмехнулся. – Я сделал это ради себя, а не ради тебя. Зачем мне нюхать твою вонь?
Острая игла ярости кольнула меня. Разум настоятельно советовал игнорировать издевательство, ведь из бунта против божественной блажи, когда Енош в таком состоянии, ничего хорошего никогда не выходило. Но что мне доводы разума!
– Ты тоже пахнешь отнюдь не свежесорванными цветами, – прорычала я, и его подбородок слегка дрогнул.
– Сколь учтива моя неверная жена.
– А ты полон презрения и оскорблений.
Взгляд его вновь опустился к моему рту и задержался на нем надолго, на минуту или десять, после чего Енош прохрипел:
– И это говорит женщина, полная обмана, женщина, уста которой шепчут самую грязную ложь.
Я чуть запрокинула голову, и тепло, струящееся из его рта, омыло мою кожу.
– Что-то глаза твои уделяют слишком большое внимание тому, что вызывает у тебя такое отвращение.
Он моргнул и отстранился.
Черты его лица ожесточились еще больше – если такое вообще возможно. Проклятье, Енош стал еще холоднее прежнего. Продолжая сжимать мой подбородок, он оттолкнул меня, отодвинув на дюйм, и по спине моей побежали ледяные мурашки.
– М-м-м, моей жене так холодно, она так страдает в вечных объятиях смерти, – проворковал муж, рассматривая пупырышки у меня на коже с откровенно злобной ухмылкой. – Должен ли я согреть ее?
Измученная долгими днями пронизывающей
