Билетов в этот вагон удалось купить только четыре. Одно место пришлось брать в соседнем. Но никто из всего семейства спать туда идти не захотел, и после недолгих размышлений было решено, что девчонки расположатся на одной полке. Третья дочка Анфиса уже два года училась в Ленинграде. Сейгот в начале лета она приезжала домой со знакомыми из Шольского. К тем в Ленинград приезжала погостить родня и захватила девочку с собой, когда возвращались обратно. Через месяц они снова поехали в город и увезли Анфису.
Гавзов перевернулся на живот и, чуть отдернув шторку, выглянул в окно. В ночной темноте мелькали только тени деревьев. Он полежал так какое-то время, надеясь, что глядя на это однообразие, сможет снова уснуть. Однако спать совсем не хотелось. Было душновато, и Митька аккуратно, чтобы никого не потревожить, спустился вниз. Чуть подоткнув Нюркино одеяло, присел рядом на край постели. «Герман Титов к звездам слетал, а для нас Ленинград, как космос, – поймал он себя на мысли. – Ехать и то страшновато, а не то жить».
Последний раз Митька ездил на поезде в пятьдесят третьем, когда отбыл наказание и возвращался домой. Вроде как недавно совсем, а вроде как и давно это было. Он посчитал. Всего ничего и получается, каких-то восемь лет. «Всего восемь зим и лет, – повторил он про себя». Посмотрев на руки, растопырил пальцы и согнул восемь из них. Глядя на них, усмехнулся. Он попытался вспомнить себя в таком возрасте и не смог. Как крючок у Савеловского порога оторвал, помнил. Деда Тимофея, как ему тогда казалось, вечно лежащего на печи, помнил. И их разговор про золотого черта, который толи в реке толи на Вандышевском озере живет, тоже помнил. Но все это случилось позднее. Ему тогда уже лет одиннадцать было. А вот в восемь? Митька снова посмотрел на ладони. «Да, в детстве восемь лет совсем ничто. Пролетели, будто и не было. А после пятьдесят третьего сколько всего произошло… За те же восемь годов, что не ездил на поезде. Большой срок, – подвел итог он своим незамысловатым раздумьям».
По большому счету в Ленинград Гавзов ехать не думал совсем. По крайней мере, в этом году уж точно. Если бы знал, что все-таки соберется, то и дочка Анфиса смогла бы пожить в Ачеме подольше и поехать в город вместе со всей семьей. Но в августе его отправили в отпуск. Почти насильно. Директор колхоза, узнав, что Гавзов и в прошлом году не отдыхал, тут же ему позвонил.
– …Я из-за твоего трудоголизма перед райкомом оправдываться не собираюсь! – кричал он в телефонную трубку недовольному Митьке. – Дмитрий Павлович, ты же знаешь, как строго сейчас смотрят на то, чтобы колхозник обязательно отдыхал! Чай не при царе живем. Советская власть… Вообщем, три недели чтобы на работу и нос не показывал. Всего ничего и потерпеть тебе дураку! Потом хоть сутками работай опять. Жену свози куда-нибудь. Ей тоже отпуск подпишу. Детей с собой. Двадцатый век на дворе! Возражения не принимаются. Даю сутки тебе на раздумья, а то издам приказ без твоего участия, – продолжал настаивать Пластов.
– А с сенокосом-то как? –
