насупившийся дон Лукас не сдавался – он готовился нанести ответный удар.
– Вот-вот, – проворчал он угрюмо, – свободная, демократичная, вольномыслящая, оборванная и никчемная республика. Кругом сплошное равноправие, а на Пуэрта-дель-Соль торчит гильотина, чей нехитрый механизм собственноручно приводит в действие дон Агапито. Никаких кортесов, ни черта. Народная ассамблея в Куатро-Каминосе, в Вентасе, в Вальекасе, в Карабанчеле[22]… Вот что предлагают нам единомышленники сеньора Карселеса. А раз так, родившись европейцами, мы постепенно превратимся в папуасов!
Фаусто принес блюдо с гренками. Дон Хайме взял один и задумчиво обмакнул его в кофе. Маэстро крайне утомляли нескончаемые споры приятелей, но он понимал: эта компания не лучше и не хуже любой другой. Пара часов, проведенных на тертулии, частенько спасали его от уныния и одиночества. Эти люди со всеми их недостатками, ворчливые, хмурые, готовые растерзать любую живую тварь, случайно затесавшуюся в их спор, давали друг другу счастливую возможность сбросить гнет разочарований. В узком кругу завсегдатаев тертулии каждый смутно утешался, глядя на других и понимая, что его собственные неудачи – не исключение, и собеседники в той или иной степени разделяют его невеселую участь.
Это сознание таинственным образом их объединяло, и они продолжали исправно посещать собрания, ставшие ежедневными. Несмотря на бесконечные споры, политические разногласия и различные увлечения и занятия, пятеро приятелей представляли собой некое единство, и, хотя никто никогда не признался бы в этом открыто, все они походили на стайку сиротливых одиноких существ, плотно прильнувших друг к другу в поисках тепла.
Дон Хайме посмотрел вокруг и внезапно поймал печальный и кроткий взгляд учителя музыки. Пару лет назад сорокалетний Марселино Ромеро тяжело и безнадежно влюбился в одну достойную мать семейства, чью дочку прилежно обучал музыке. Нелепый треугольник учитель – ученица – мать вскоре распался, и каждый день бедняга, словно невзначай, проходил под одним балконом на улице Орталеса. Он стойко переносил муки неразделенной, безнадежной страсти.
Дон Хайме с искренней симпатией улыбнулся дону Ромеро, полностью ушедшему в свои переживания. Тот рассеянно улыбнулся ему в ответ. Дон Хайме подумал, что в памяти каждого мужчины дремлет горькое и нежное воспоминание о какой-нибудь женщине; у него в жизни тоже было нечто похожее, но его история закончилась много лет назад.
Часы на здании Почтамта пробили семь раз. Кот вернулся с охоты – ему так и не удалось ничего поймать.
Тем временем Агапито Карселес принялся декламировать анонимный сонет, посвященный покойному Нарваэсу; авторство сонета он, разумеется, приписывал себе.
О, пилигрим! Когда увидишь ты однажды
дорогой в Лоху скромную могилу…
Дон Лукас зевнул во весь рот, желая позлить приятеля. По улице мимо окон «Прогресо» прошли две хорошо одетые сеньоры и, не останавливаясь, украдкой заглянули внутрь.
Вентас, Вальекас, Карабанчела – пригороды Мадрида.
