напыщенны, ужасно монотонны и страдают, в большей или меньшей степени, отсутствием всякой оригинальности.
– А твое мнение о моих стихах? – не утерпел спросить император, жаждавший похвалы.
– Цезарь не может не выказывать полного совершенства во всем, что он ни делает – с привычной загадочной улыбкой сказал Петроний и, отвесив Нерону низкий поклон, ушел.
– О, мой Парис! – обняв актера, воскликнул Нерон, – только один ты и твоя участь достойны зависти. Артист, великий артист, ты вызываешь по своему желанию в зрителях то слезы, то смех, всегда доставляя им своей дивной игрой венец наслаждения, и очень часто, внимая шуму восторженных рукоплесканий, какими приветствуют уже одно твое появление на сцене, я чувствую, как овладевает мной безумное желание поменяться с тобой ролями и, уступив тебе мое место на престоле, занять твое, на театральных подмостках.
– Цезарю благоугодно тешиться над бедным мимом, – смущенно проговорил Парис и поспешил прибавить: – если императору угодно, чтобы я позабавил его сегодня вечером после банкета, то пусть соблаговолит уволить меня теперь, чтобы дать мне время подготовиться вместе с Алитуром к предстоящему спектаклю.
Нерон остался наедине с Тигеллином. Он зевнул лениво.
– О боги, как невыносимо скучна эта жизнь! – проговорил он. – Впрочем, не стоит думать об этом, сегодня у нас в виду банкет с новыми затеями…
– После которого, достаточно разгоряченные вином, мы еще должны будем отправиться бродить по саду, где в поэтичном полумраке таинственных гротов и аллей цезаря ждет нового рода развлечение, придуманное, чтобы позабавить его, изобретательным Петронием и красавицей Криспиллой.
– Что такое?
– Пусть государь не требует от меня, чтобы я удовлетворил в данном случае его любопытство: от сюрприза удовольствие только выиграет.
– Хорошо, пусть будет по-твоему. Но, знаешь, жизнь наша здесь быстро близится к концу; а там опять этот несносный Рим, со своим сенатом, советами и необходимостью более или менее соблюдать некоторое приличие.
– Для цезаря такой необходимости не должно существовать. Он может поступать, как ему угодно. Кто же осмелится требовать у него отчета в его действиях и поступках?
– Да хоть бы та же Агриппина, моя матушка, если и никто другой.
– У цезаря может быть только одна причина опасаться Агриппины.
– Какая?
– Агриппина, как я уже докладывал цезарю, за последнее время проявляет необыкновенную внимательность к Британнику, сверх того, я имею некоторые основания думать, что она затевает возвести на престол или Рубеллия Плавта, или Суллу. Не так она еще стара, чтобы не думать более о замужестве, у этих же у обоих течет в жилах императорская кровь.
– Рубеллий Плавт! – изумился Нерон, – не может быть – это мирный педант и только.
