подольше,
балов я не устраиваю больше».
И Лоримонд с поклоном вывел леди
на середину зала под смешок.
Все гости расступились в ярком свете.
Их смех негромкий временно умолк.
«Ну, что теперь? Пускай себе смеются,–
подумала хозяйка,– Не дождутся
ни признака расстройства и печали.
Ведь не боялась Смерти я тогда,
когда они тряслись и умоляли,
чтоб Смерть не появлялась никогда!
С какой же стати мне боятся смеха?
Их смех для чести дома не помеха».
И леди вновь глаза свои сомкнула,
Танцуя, расставалась навсегда…
Но коротко вдруг лошади ржанули
на площади у дома. Как тогда,
как в полночь, разом вскрикнули все гости.
И снова тишина, как на погосте.
Шагов тяжёлых мерный стук раздался.
То шёл дворецкий в мёртвой тишине.
Все вздрогнули, как будто в дом ворвался
холодный ветер ночью при луне.
Приятный голос тишину нарушил:
«Я опоздала? Вот печальный случай!
Ах, извините! Кони в том повинны»!
И, прежде чем дворецкий доложил,
порхнула в дверь, с улыбкою невинной
красавица во цвете лет и сил.
Она была стройна и грациозна.
На вид лет девятнадцать дать ей можно.
В своём нарядном платье белоснежном
была так неожиданно мила,
как будто в дом родной на праздник спешно
родная внучка к бабушке пришла.
Ей кудри золотистые, густые
на плечи ниспадали молодые,
мерцавшие тепло и так наивно,
что взгляда невозможно оторвать.
И личико её светилось дивно –
нежнее кожи в мире не сыскать.
Невольно дамы, в том числе и леди,
коснулись лиц своих, совсем, как дети!
им пальцами немедля захотелось
проверить нежность кожи на щеках.
Но тотчас их отдёрнули несмело.
Кто устыдился, кто почуял страх…
У гостьи бледно-розовые губы
А у других они довольно грубо
намазаны оранжевым и красным,
а вон у той – лиловым, под наряд..
Глаза у леди Смерти так прекрасны!
Ни спеси, ни гордыни – добрый взгляд
А над глазами сросшиеся брови.
Взглянув на них одна из дам злословит:
«Мне кажется, в ней примесь несомненна
цыганской крови»! «Думаю, что так!–
другая подхватила,– Непременно!
И кое-что похуже – верный знак»!
(Она была любовницею мужа
той дамы. И они домами дружат).
