вот, а вы боялись, конечно, жаль, что он исчезнет с лица земли, столько тут Алина всего написала, музей под открытым небом получился не больше, не меньше. Они уселись на лавку около Драматического театра, и смотрели прямо на музей ИЗО, расположенный напротив. И это было красиво и эффектно.
Бесу хотелось, чтобы богини его таким вот и запомнили – мир между театром и музеем, машины, снующие туда и обратно, сероватое небо, и памятник художнику. Самому главному в мире художнику, хотя бы потому, что у него не только лучший Демон на свете, но и сам он из их числа. Вот и пришлось приоткрыть для него завесу тайны, и показать тот незримый мир, который видел до него только строптивый гусар, он мог стать выше Пушкина, но не стал все-таки. Слишком рано убрала его незримая рука судьбы и рока.
Откуда Мефи знал судьбу гусара? А кто его беса знает, но приобщался, изучал, читал, может быть, роман Алины, наделавший столько шума в отдельно взятом городе и не только в нем.
Но ошибка горожан и их генерал губернатора была в том, что они приняли опального писателя, который ненавидел вообще весь мир, а тут еще на каторге оказался, вот и назвал он славный уездный город мертвым домом. А потом они не могли выбраться из этого проклятия. Театр, правда, жил и здравствовал, художники не бедствовали, а писатели ну никак не могли тут творить. Словно они все гении, о бездарностях и говорить нечего, не понимали, что сначала было Слово, а все остальное потом, чтобы вещь появилась, сначала ее надо НАЗВАТЬ.
Так вот с этим словом ничего и не вышло совсем, оно мертвело, пропадало, стиралось из памяти, оно не приживалось, как изуродованное растение не может прижиться в мире. И самое страшное, что нет никакой надежды на то, что оно оживет и воспрянет. Пушкин дико заблуждался, когда говорил, что все ещё будет, что все в этот мир вернется, а замученный в лагерях поэт и вовсе твердил, что минуя внуков, уйдет к правнукам его творчество. Как горько ему теперь было на все это смотреть, вероятно. Не только не ушло, но разрушили мир правнуки, не дождавшиеся его замысловатых стихов.
Глава 11 Прогулки и открытия
Мефи заметил, что они не только слышали, но и понимали его мысли, ведь в тот момент он глубокомысленно размышлял о слове и жизни, о первой и второй реальности.
– Думаешь все из-за упадка литературы вышло? – спросила Геката, которая и сама к этому была причастна, ей ли не знать всю ее важность и значимость от начала времен до наших дней. Она была поэтессой, и написала то, о чем слепой Гомер и не догадывался даже.
– А что тут особо думать, если не названо что-то, не озвучено, не написано стихотворение или рассказ о том самом явлении, то оно перестает существовать в жизни. Его можно изобразить на стене, можно втиснуть в музыку, но никто ничего не поймет, Слово было началом всех начал. Кто-то не знал этого, кто-то знал, да старался не думать и не говорить, так все и начало разрушаться, не сразу, постепенно, но стало со временем неизбежным.
– Где ж
