а то, что уже готовится для тебя, ты узнаешь раньше, чем думаешь, но прежде, чем мы расстанемся с тобой, я должен тебе отплатить за твои преимущества надо мною и, если ты порядочный человек и дорожишь своим именем, если слова твои не ветер, то мы испытаем свои силы в благороднейшей борьбе[2]; довольно бороться резцом, как мы боролись до настоящего времени при классной доске[3],– теперь мы можем испробовать свои силы цестами[4]. Я хочу наказать тебя по заслугам перед всеми свидетелями твоего сегодняшнего торжества».
Cлушая с напряженным вниманием своего сына, мать затаила дыхание.
– И что же ты ответил ему? – наконец, отозвалась она.
– Я сказал ему очень вежливо, что он ошибается, что я никогда не делал ничего такого, что бы могло оскорбить его или его товарищей. Что же касается его требования относительно удовлетворения, я только заметил ему, что никогда не принимал участия в борьбе, начинавшейся испытанием силы и заканчивающейся непримиримой враждой и местью. «К такой борьбе, – сказал я ему, – я чувствую большое отвращение, в особенности в данную минуту; теперь ты раздражен и борьба эта может окончиться очень печально»… В это время нас окружили наши школьные товарищи, и я очень хорошо понял, что все они были вооружены против меня. Вероятно, они надеялись испытать удовольствие в своих ужасных забавах, к которым они привычны. В виду этого я весело прибавил: «А теперь прощайте, мои дорогие товарищи, будьте счастливы; расстаюсь с вами так, как я жил с вами в продолжении нашего учения». – «Нет, нет!» – крикнул Корвин и покраснел, как пион…
При этом лицо Панкратия покрылось краской, его голос задрожал и он, почти рыдая, прибавил:
– Я не могу далее говорить, не смею
– Умоляю тебя именем Бога, памятью твоего отца, которая тебе так дорога, – сказала мать, кладя руку на голову своего сына, – не скрывай ничего предо мной; я не успокоюсь, если ты мне не скажешь всего. Что же дальше сказал или сделал тебе Корвин?
После минутного молчания и внутренней молитвы, юноша продолжил:
– «Нет, – вскрикнул Корвин, – ты не уйдешь от меня, ослиная голова[5]. Ты скрывал перед нами твое жилище, но мы сумеем тебя отыскать, а пока получи задаток той мести, которая еще ожидает тебя»… При этом Корвин ударил меня по лицу так сильно, что я зашатался, а окружающие нас сотоварищи издали дикий неистовый крик радости.
Панкратий заплакал и когда, наконец, облегчил себя слезами, прибавил:
– О, как во мне закипела кровь в эту минуту и как мое сердце рвалось на части. А между тем, внешний голос шептал мне: «Трус, ты, Панкратий»… Кто шептал мне эти слова, не знаю, но думаю, что это был недобрый дух и я почувствовал себя возмущенным, а восставший во мне гнев прибавил мне силы, и я, схватив нападающего на меня за шею, бросил его оземь… Вслед за тем я услышал рукоплескания товарищей, торжествовавших над моей победой, и видел, что они перешли на мою сторону.
Борьба эта состояла в кулачках или в движении всего тела. Особый род упражнений римлян.
В римских школах писали резцом на доске, покрытой воском.
Фехтовальные перчатки.
Так язычники называли христиан.
