того, как работает коммунистическая идеология социалистического государства. Еще раньше, в 1978 году, похожую модель для описания субъекта социалистического государства использовал чешский писатель-диссидент Вацлав Гавел в известной статье «Власть безвластных»53 (Power of the Powerless). Согласно Гавелу, большинство граждан социалистической Чехословакии жило «во лжи»: на публике они вели себя так, будто считают официальные идеологические лозунги и высказывания партии выражением истины, в которую они верят, при этом в личной жизни, про себя, считая их ложью. Притворное поведение, писал Гавел, давало возможность гражданам ЧССР оградить свою личную жизнь от вмешательства режима и избежать проблем, связанных с этим вмешательством. Гавел осуждал это публичное притворство, считая его проявлением аморального конформизма с властью (Havel 1986: 49—51). Схожую модель притворяющегося субъекта использовал в своей книге «Обличать и лицемерить» Олег Хархордин (Kharkhordin 1999, см. также русскую версию этой книги: Хархордин 2002). Взяв за основу вышеупомянутую теорию двух языков, предложенную Джеймсом Скоттом, Хархордин пишет, что советский субъект по своей природе был притворщиком (dissimulating animal) и субъектом с «раздвоенным сознанием». Этот субъект якобы вел себя по-разному в двух различных сферах своего существования – «официальной», в которой субъект носил маску притворства, скрывающую его истиное лицо, и «личной», в которой его истинное лицо иногда становилось доступно «взгляду самых близких друзей или членов семьи, подчас оставаясь закрытым даже для них» (Kharkhordin 1999: 357). Истинное лицо могло проявиться только на момент, когда субъект вдруг «ослаблял жесткий самоконтроль и опускал завесу абсолютной секретности» (Ibid: 275).
Во всех этих примерах субъект по сути разделяется надвое – на публичную маску притворства и приватное истинное «я». У этого подхода есть некоторое преимущество по сравнению с ранее существующими теориями идеологии, поскольку в нем показано, что для успешного функционирования идеологии не обязательно, чтобы субъект воспринимал идеологическую репрезентацию как непреложную истину, то есть верил в нее. Если идеология заставляет субъекта притворяться, как будто он верит, она тоже вполне успешна. И все же этот подход проблематичен, поскольку он основан на крайне узком понимании природы субъекта, языка, интерпретации и смысла.
Подходя к субъекту в терминах бинарных оппозиций (истинное лицо против маски или реальное поведение против притворства), эта модель рассматривает его действия и высказывания исключительно на уровне буквального смысла. Например, голосование «за» на выборах согласно этой модели может интерпретироваться лишь буквально – то есть лишь как «выражение одобрения», которое, соответственно, является либо выражением истиного одобрения, либо выражением притворного одобрения. То есть в этой модели подразумевается, что у языка (и коммуникативных практик в целом) якобы имеется только одна, репрезентативная, функция – язык призван лишь отражать реальность, которая
Гавел 1990: 105—111.
