прочла у классика: «Жить без любви – аморально». Значит, она не просто живет плохо и жалко – она живет аморально. Эта фраза так потрясла ее, что она стала подумывать о разводе.
Их интимная жизнь с мужем была так скучна, так обыденна и неинтересна, что она, книжная девочка, искренне недоумевала, почему столько поломано копьев, столько жара, пыла и столько нелепых и страшных поступков совершается во имя любви.
«Жизнь наша соседская, – со вздохом сказал однажды Герман и со смехом добавил: – Правда, соседка ты отменная! Так что будем считать, что мне повезло».
Через восемь месяцев «соседского» существования, когда Нюта была уже готова объявить, что хочет разъехаться и плевать на родителей, Зину, общественное мнение и статус разведенной женщины, она обнаружила, что забеременела.
Все вопросы разом отпали – ребенок важнее страстей и собственной неудовлетворенности. Ребенок важнее всего.
Муж отреагировал на эту новость доброжелательно и спокойно и со свойственным ему едким юмором грустно добавил:
– Ну, значит, еще один шанс! И раз он дается, значит, так правильно.
Она усмехнулась – странно слышать от физика про «дается» и «шанс».
Все лето она провела на даче – счастливые мать и отец кружили над ней, точно пчелы над медом. Смородина мятая с сахаром, клубника со сливками, домашний творог и молоко, которое приносила коровница из деревни, яйца из-под курицы, прогулки с мамой – ежевечерне и обязательно.
Она много спала, была словно в каком-то тумане и плохо понимала, что будет с ней дальше.
Герман приезжал в пятницу, привозил подтаявшее мороженое и булки с маком, без которых она почему-то не могла жить.
Герман был ласков и обходителен, внимателен и услужлив, и мама все не могла нарадоваться, как повезло дочери и, соответственно, им.
Грусть и заторможенность дочери, ее слезы и равнодушие к мужу Людмила Васильевна списывала на ее положение – какие только не бывают у беременных причуды! Вот у нее, например… И она пыталась вспомнить себя, но ничего такого не находила и уговаривала себя, что просто подводит память.
Перед самыми родами Герман перевез Нюту в Москву, и Людмилу Васильевну, разумеется, тоже. Воды отошли дома, ночью, и «Скорая» увезла ее в Грауэрмана, на Арбат. У роддома была отличная репутация.
Роды были тяжелыми, затяжными, и Нюта все время плакала, беспокоясь за ребенка, и все спрашивала хмурую акушерку, а не задохнется ли он и не грозит ли ему обвитие пуповиной?
Акушерка ворчала, что все нынче «шибко умные», и кричала на нее, чтобы тужилась не «лицом», а «нижним этажом».
Наконец на свет извлекли младенца, девочку, весьма крупную, с бордовым личиком, искривленным гримасой страданий.
– Вот только на свет появляются, а уже мучаются, – тяжело вздохнула акушерка. – И зачем нам такая жизнь?
Нюта
