городе начали работать правозащитники именно по фиксации преступлений «Азова». И это нужная и важная работа, от некоторых рассказов и свидетельств стынет в жилах кровь. Социология на войне вещь невозможная, нельзя голосованием выбирать варианты ведения той или иной операции.
Она уже идет, и вашего или моего мнения спрашивать не будут. Преступники – националисты, все происходящее спровоцировали в первую очередь они, уже не говоря о том, что львиная доля бессмысленных разрушений нанесена их оружием. И сейчас артиллеристы их разносят уже на «Азовстали», не стесняясь, – в месте, где они получали зарплату от Ахметова. Колесо каких-то исторических закономерностей совершает свой оборот. Очень важно иметь четко и ясно выстроенную смысловую систему координат и не отступать от нее.
«Пойдем, покажу тебе пленного азовца…» – меня трогает за рукав Эдик.
Фойе больницы напоминает какую-то темную преисподнюю, через которую мы пробираемся за Эдиком, как на вокзале. К нему постоянно кто-то обращается, и он кому-то отвечает. Толпы людей, каждый со своей задачей, но не объединенные каким-то общим порядком никак. Все стены исписаны: «Мы в больнице возле рынка каждый день в 17:00, комната, дети – Устенко». В городе, как вы понимаете, нет ни связи, ни электричества. «Папа Кулик Александр, стой завтра на видном месте». «Максим, мы в кардиологии – Левины». «Таня, мы уехали. Белосарайка». «Битюгов Герман и Калинины – Володарск – Россия».
Как же быстро мы, как общество, возвращаемся к актуальной наскальной живописи, где не изящный бегущий олень, а разлука и неизвестность, возможно, на годы! В личку сейчас все журналисты получают огромное количество просьб проверить адрес и найти там какого-то человека, связь с которым потеряна с начала марта. Очень многие видят своих близких в наших сюжетах и просят прислать поподробнее, на какой машине был этот человек, кто был с ним… Мы показали девочку, которой военные дали шоколад, ее дядя и тетя ничего не знают о ее родителях. На коленях она сидит у незнакомого мужчины. За рулем незнакомый мужчина. Но на заднем сиденье вторым рядом в глубине салона на наших фотографиях разглядели маму девочки – и успокоились.
Поднимаемся на третий этаж больницы. В коридорах – окровавленные люди в несвежих перевязках. Но все врачи и персонал в белоснежных одноразовых костюмах на молнии. Две девушки в таком белоснежном белом сидят на кровати и режут марлю, складывая ее в повязки. Студентки-медсестры. Из разговора – могли бы уехать, но решили остаться. На вопрос «почему» одна из них задумывается и говорит: ну, во-первых, это опыт, которого больше не будет никогда. А во-вторых, поняла, что должна помогать.
«Эдик!» Через коридор к нашему сопровождающему направляется решительная женщина, в которой угадывается хирург. Навстречу ей пожилой медбрат везет столик на колесиках с разложенным всем хирургическим. Жестом показывает мне – дай курить. Эдик дает пачку. В коридорах курят все, но за отсутствие бахил Эдик извиняется – за себя и
