у парковки. В мрачном кабинете нас было трое, но внезапно я почувствовал, что остался один-одинешенек, испуганный, всеми покинутый. Мерзкий сладенький голосок внутри, назойливый, неотвязный, успокаивал, уговаривал, сначала шепотом, а затем все более властно, настойчиво: «Послушай, Лино, давай примем меры, понимаешь, о чем я? Ты ведь должен быть сильным, поддерживать, помогать. Доктор сказала: «Многое в вашей жизни изменится. Его осмотрит невролог». Нужно морально подготовиться, разве не так? Проверенное надежное средство, костыль, на который ты обопрешься, пока все не срастется, а затем отбросишь к чертям. Сейчас ты в нем нуждаешься. Не бойся, это лишь временно, ненадолго. Мы не увязнем, не потонем, не привыкнем, ничего такого, поверь! Просто подлечимся, справимся с паникой, выйдем из кризиса, вот и все».
Я в ужасе подскочил и выбежал из кабинета, не извинившись, ничего не объяснив. В коридоре сидела в засаде Жанна. Она проводила меня неприязненным взглядом. Я заперся в туалете, бросился на пол и принялся отжиматься без остановки.
Раньше физические упражнения безотказно помогали справиться с пагубной тягой, от которой кружится голова и скручиваются внутренности. Отжимания отгоняли заразную злую уверенность, будто другого выхода нет, позорное чувство бессилия, разъедающий страх. Но сейчас я так устал и измучился, что одной силы воли оказалось мало. Проклятая зависимость слишком долго играла со мной в кошки-мышки. Я сделал двадцать пять отжиманий, а на двадцать шестом повалился набок и разрыдался, как паршивый сопляк, повторяя: «Мило, Мило…»
Он пулей вылетел из кабинета, белый как полотно. Спрятался в туалете. У меня душа заболела от жалости: Селеста осталась совсем одна перед лицом чудовищной беды. Я сразу поняла, что ничего хорошего им не сказали. Достаточно было заглянуть в приоткрытую дверь и увидеть, как моя дорогая любимая девочка сидит напротив врача, сгорбившись, согнувшись под тяжестью навалившейся боли и неразрешимых вопросов. Голову опустила, вцепилась в подлокотники.
Я не медлила ни минуты. Вбежала туда, обняла ее за плечи, принялась целовать, гладить, утешать.
– Я с тобой, доченька, ангел мой! Мама рядом, мама поможет. Вот увидишь, все будет хорошо, Мило очнется. Он справится, он победит. Он у нас настоящий воин, борец. Не слабак какой-нибудь, а твой сын, наша кровь. Мы, Польжи, всегда были крепкими, стойкими. Нас голыми руками не возьмешь.
Но она как будто меня не видела, не замечала моих поцелуев, ласк… Отвернулась, отстранилась, принялась повторять как заведенная:
– Лино, Лино, где ты?
Неужели не поняла, что он сбежал?
– Мадам, – строго спросила меня врач. – А вы кто, собственно?
– Я ее мама. Бабушка Мило, не чужая.
– Прекрасно. И все-таки я попрошу вас подождать в коридоре, мы еще не закончили.
Ты меня не послушала, дочка. И вот к чему это привело: ты совсем одна, он заперся и дрожит от страха, а я не в силах тебе помочь, меня не
