глаза. Вдова Хиггс малодушно ретировалась, оставив меня разбираться с происшествием. Тут же подскочил метрдотель с двумя официантами, и те принялись наводить порядок, чтобы не оскорблять ни обоняние, ни взоры других гостей, уже поглядывавших в нашу сторону с презрением; какой-то тучный джентльмен сплюнул в мою сторону откушенный кончик сигары. Смущенный, я не посмел ему ответить: в Петербурге я бы, пожалуй, вызвал нахала на дуэль, а здесь, в чужой стране, был вынужден стерпеть оскорбление. Отсчитал ассигнации и выскочил с арапчонком на руках – тот не был способен передвигаться – на крыльцо ресторана.
Что делать дальше, я не имел ни малейшего понятия, и мозг мой посетила даже такая микропсихия: что, если просто оставить арапчонка прямо здесь, на улице, да кликнуть поскорее извозчика? К счастью, ситуация разрешилась сама собой: на крыльце ресторана тощая и одетая в лохмотья негритянка о чем-то скандалила со швейцаром, явно пытаясь попасть внутрь. Увидев меня с арапчонком, она тут же оставила швейцара в покое и бросилась ко мне; выхватила малыша и принялась мне что-то злобно выговаривать. Не зная куда деваться от стыда, я вместе с тем испытал облегчение – ребенок воссоединился с матерью. Наспех выхватив целый квартер, я втиснул монету в ее пыльную ладонь и поспешил в ближайшую скобяную лавку, а вслед мне неслась какая-то неразборчивая брань. Полагаю, негритянка увидела во мне щедрого безумца, готового раздавать еду и четвертаки направо и налево, и твердо вознамерилась добыть еще. В скобяной лавке я старательно делал вид, что меня невероятно интересуют литые пружины, а за окном звенело: «Ti bebe! Ti bebe!» Наверняка это означало что-то вроде «дай». Я изо всех сил старался не оборачиваться, но все же не смог не заметить: по холщовому платью арапчонка ползли какие-то красно-бурые потеки. Я прождал добрых минут десять, прежде чем ее прогнали полисмены.
Обсудив происшествие с вдовой за вечерним чаем, мы пришли к выводу, что доброделание без рассудительности лишь вредит тем, кого намерен облагодетельствовать. Приведу слова вдовы Хиггс: «Вы с ними по-доброму, а им, бедняжкам, эта доброта боком выходит. Сами посудите: какая у негра доля? Мыкаться по белу свету, переходить из рук в руки. И такая минутная доброта – ваша же слабость – лишь подчеркивает беспросветность их бытия. Им сколько ни дай, все не впрок. Дайте им рыбу и нанесете вреда более, чем принесли пользы. Научите ее ловить – и вам воздастся за ваши труды сторицей. Лишь под надзором белого человека они научатся быть свободными, а предоставленные сами себе лишь ожесточатся и погрязнут в пороке. Шаг за шагом! Вспомните: и евреям потребовалось сорок лет хождений по пустыне, чтобы вытравить из себя рабскую натуру, что уж говорить о ниггерах?»
После ужина в постель я лег в смятенном, неспокойном состоянии духа.
21 июля 1833 (вечер)
Спешу засвидетельствовать произошедшее нынешней же ночью, пока ясная картина не растворилась под
