при этом хлебает, как бык помои. Вот и выбирают люди, кому что по душе. Мы с Борей прикинули, что для нас важнее, чтобы по реке ходить, где захотим. На таких маленьких речках это преимущество важнее всё-таки. Я тебя сегодня покатаю, сама увидишь. Смотри, а сейчас кончается асфальт.
Их машина, качнувшись, спрыгнула с гладкого покрытия, и тут же тихий шелест колёс сменился на тряску и глухой стук подвески о гравийную насыпь. Саша сбавил скорость, посмотрел в зеркало заднего вида: за ними заклубились облака красно-жёлтой пыли от горельника вперемешку с гравием, выстилавшим лесную дорогу. По ней теперь предстояло добираться до самого места.
– Ещё почти сорок километров так ехать будем. Окна надо закрывать, дорогая, а то потом салон за день не отмоешь. Я уже проходил это. Немножко лучше потерпим жару, ничего. Пират тоже потерпит, он же мужик у нас! – Саша мельком бросил взгляд на пса, которого, по всей видимости, ничего не беспокоило и так.
– Ладно, конечно потерпим, надо так надо. Саша, послушай, а почему названия здесь такие странноватые: Кан, Кунгус, да и Ирбей тоже? Вроде как не русские, что ли? – спросила Настя, возвращаясь к прерванному разговору.
Саша одобрительно посмотрел на жену:
– В точку, дорогая! Умница ты у меня! Я тоже это раньше сразу заметил. Это татарские слова. Они ещё с древних времён до нас дошли. Здесь же везде веками татары были, их империя. Я интересовался переводом. Любопытно стало. Так вот послушай. Кан означает кровь. Кунгус – солнечный. Ещё неподалёку течёт река Агул, так вот это переводится – яд. Почему такие названия, непонятно, но романтично, согласись? А вот что означает Ирбей, тоже бы хотелось узнать, но у меня разобраться не получилось. Смотри, первые три буквы «ирб» означают «муж». Когда добавляется «е» – «ирбе», то это уже «родинка». А если последнюю, и краткую, подставить, то вообще не переводится. Тупик. Возможно, что особенности старого диалекта, не знаю. Сколько веков-то прошло, у-у-ух! А ты меня слушай да по сторонам смотри. Вот это уже самая настоящая тайга кругом!
Он кивнул головой на подступившие вплотную к дороге громадные деревья. Величавые сосны на прямых, как стрелы, могучих стволах возносили до небес пушистые и раскидистые кроны. Застенчивые мрачновато-зелёные долговязые ели развесили на своих лапах причудливые лохмотья и плети мохнатого серо-голубого лишая, как видно, помышляя, что такой наряд им к лицу. Берёзы корявыми и длинными остовами, напоминавшими шеи доисторических гигантов, уходили гнутой тяжестью в непостижимую высь.
– Дикие, почти непроходимые места. Мох – иной раз до колена проваливаешься. Глухомань кругом. Здесь в деревнях медведи выходят из тайги запросто так! Лось, марал, косуля, глухарь – любого зверья и птицы полно. Зайцы, барсуки, волки – всё есть, – произнёс Саша и искоса, пряча улыбку, украдкой глянул на жену.
– Ой! – глаза Насти округлились. Она невольно прижала руки к груди и, неподдельно встревожившись, повернулась к мужу. – Это же страшно-то как, Саша? Волки, медведи… Не дай Бог!
