было. Никогда. И женщин пропавших. И всего остального. Был мелкий локальный конфликт с незаконной добычей альбита. А все остальное – государственная тайна.
Ибо если не тайна, то слишком многое придется объяснять.
Пухлый человечек в шерстяном костюме, шитом на заказ, продолжал говорить. О которой рассказывает? О третьей? Или четвертой? Или о той, о которой мы не знаем? Хотя вряд ли. Этот тела прятать не удосуживался, оставлял прямо там, где и убивал.
– Извини, я помню, что обещал людей. И желающих попасть в ваш отдел хватает.
– Так в чем дело?
– В том, что почти половина – чьи-то ставленники, которые попытаются перехватить власть. И вреда от них будет больше, чем пользы.
– А вторая?
– Еще часть хотят карьеру сделать, а значит, легко пойдут под чью-либо руку, если уже не пошли… да и карьера – это продвижение. Если умны, будут двигать вас. Если не особо – тоже. Есть те, кто ищет надбавок, званий, известности. Есть… много кого есть. Подходящих нет.
– Или кто-то слишком переборчив, – ворчу для порядка.
– А сама-то? – Одинцов открыл дверь и отступил, пропуская меня. – Со сколькими ты работала? И многих позвала?
Я вздохнула, потому что прав он.
Желающих хватало.
И тех, кто полагал, что мы тут, в особом отделе, дурью маемся. Работу себе придумываем, тем самым мешая остальным делать то, что они всегда делали. Были те, кто пытался притвориться друзьями.
Лез настойчиво с этой выдуманной дружбой.
Настырно.
Те, кто глядел искоса и огрызался.
Те, кто шептался за спиной, обсуждая… да чего только не обсуждая, благо, поводов хватало. Бывший муж и нынешний любовник, который, может, любовником не был, но кто ж тому поверит-то? И я, вся такая… роковая некрасавица.
На хрен.
Вот и вышло, что здание нам выделили приличное, да так и осталось оно пустым. Ну, почти. Марьяна Степановна, вдова почтенных лет и строгого воспитания, взялась следить за документами и порядком, да пара человек подвизались на жандармских должностях. С ними я так и не нашла общего языка.
Меня они опасались.
Бекшеева жалели и, кажется, презирали за слабость и тросточку, которую он в Петербурге вовсе не оставлял. Девочки боялись, как огня, а Софьи, когда изволила она нанести визит, и того больше. Кто-то пустил слух, что она смерть то ли предсказывает, то ли приваживает.
– Ты чего приехал-то? – поинтересовалась я, потому как пусть и был господин Петров человеком мерзейшим, но не настолько, чтобы признанием своим отвлечь Одинцова от дел текущих.
Марьяна Степановна, встретившая Одинцова хмурым взглядом, – почему-то она его крепко недолюбливала – поинтересовалась:
– Чайник ставить?
– Через полчаса, – сказала я. – Допрос еще потянется. И за обедом кого пошлите.
Величественный кивок.
И можно не сомневаться. Будет и чайник, и обед, который в Бекшеева придется запихивать силой. Он всегда после
