а я пил; она пила, а я смотрел в потолок. Я никогда не отличался умением вести разговоры.
– Поесть?
– Ну да, в какой-нибудь ресторан.
– Что случилось, синьор Аннунциата, ты должен что-то у меня попросить?
Никто мне не доверяет, вот в чем дело – даже собственные дети, даже проститутка. Хотя мне не кажется, что у меня какой-то особенно коварный вид. Да, это правда, может быть, как говорила Катерина, я немного слишком сосредоточен на самом себе – но это не значит, что мне нравится надувать своих ближних.
– А что такое, разве я не могу пригласить тебя на ужин просто так, без всякой задней мысли?
– Хммм, я слишком давно тебя знаю, может, кого другого, а уж меня ты не проведешь!
Ничего не поделаешь, мне придется отказаться от своей идеи. В последние годы я приложил столько усилий к очернению собственного образа, что обратно пути уже нет. Я так и умру мрачным угрюмым циником.
– Мы могли бы сходить в какой-нибудь небольшой ресторанчик, поесть рыбы и выпить вина, и немного поговорить о нас самих. По сути, мы с тобой давно знакомы, но я ничего о тебе не знаю.
Россана уже встала с кровати и стоит ко мне спиной, а я еще валяюсь с бокалом в руках и пялюсь на зад моей любезной стервозины. Она замирает, держа трусики в руках: вероятно, мое предложение повергло ее в такой шок, что помешало совершить даже такое простое действие, как надеть пару трусов.
– Ну так что думаешь? Неплохая программа? – Вместо ответа она садится на край кровати и опускает голову. Я продолжаю видеть ее спину – проблема в том, что мне больше не виден ее зад. Да, я так и думал, нужно было поаккуратнее со словами, это как в кроссворде: ошибешься в одном слове и можешь все запутать. – Ладно, если не хочешь, то нет проблем, я не обижусь.
Россана не оборачивается, и в комнате повисает молчание, которое позволяет моему взбунтовавшемуся кишечнику громко заявить о себе долгим и переливистым урчанием. Я притворно закашливаюсь, чтобы приглушить его ропот, хотя, по правде говоря, если бы я мог, я бы лучше с удовольствием пукнул, и живот бы тут же успокоился. Ставлю пустой бокал на тумбочку и приподнимаюсь, садясь повыше в кровати. Совершенно ясно, что я сказал что-то не то: проблема понять, что именно. Дело в том, что я потерял ловкость в обращении с женщинами. Катерина умерла пять лет назад, моя последняя любовница еще помнит меня без седины в паху, а Россана – что ж, мне не пришлось прикладывать каких-то грандиозных усилий, чтобы ее завоевать. Это отрицательная сторона того, когда слишком долгое время ходишь к проститутке: ты забываешь подходы, прелюдии, вежливое обращение, разные знаки внимания – все те вещи, которые необходимы тебе, чтобы уложить в постель «нормальную» женщину.
Я закуриваю сигарету и искоса замечаю, что по щеке у нее ползет слеза – пока она не смахивает ее сердитым движением руки. Елки-палки, последней женщиной, которую я видел плачущей, была та моя коллега – как бишь ее звали? – признавшаяся, что хотела бы построить со мной серьезные отношения. Я
