технической обстановке опыты Спалланцани и доказал их правильность.
К середине XIX столетия биогенез явно стал увеличиваться в своем значении и в самом начале 1860‑х годов он вновь охватил сознание натуралистов. В конце 1850‑х годов внимание натуралистов обратилось к самым мелким организмам, едва поддававшимся тогдашней микроскопической технике, к тем, которые наиболее ярко проявлялись во время процессов гниения и брожения. В 1850‑х годах возникал вопрос о том, являются ли эти процессы химическими или биологическими и, если они являются биохимическими, образуются ли находящиеся в них организмы биогенезом или гетерогенезом. Либих (J. v. Liebig, 1803–1870), Траубэ (М. Traube, 1826–1894), Ван дер Брэк фон Душ (Т. v. Dusch), Шрёдер и другие собрали огромный материал для решения этих вопросов. В начале 1860‑х годов эти явления вызвали знаменитый спор между Пастером и Пуше – двумя сторонниками биологического объяснения брожения и гниения, приведший к новой победе принципа Реди, победе биогенеза. Спор был начат Пуше (F. Pouchet, 1800–1872), который в целой книге о гетерогенезе пытался доказать его существование и значение в природе. Пуше был талантливым, своеобразно мыслящим, самостоятельно идущим натуралистом-зоологом, обладавшим широким образованием, горячо преданным истине. Пастер выступал как химик, владевший экспериментальным методом, вошедший в новую для него область знания с новыми методами и приемами работы и увидевший в ней то, чего не видели в ней ранее ее изучавшие натуралисты-наблюдатели. Любопытно, что в целом ряде случаев Пастер повторял – самостоятельно – и в новой обстановке старые опыты Спалланцани, но в этой новой обстановке они производили иное впечатление на современников. В этом споре в сознании натуралистов в науке победил Пастер, что не удалось на 90–100 лет раньше Спалланцани и Тереховскому. Любопытно, что, как мы теперь знаем, в некоторых случаях опыты Пуше были более верны, чем опыты Пастера, но толкование Пуше все же оказалось неверным. Если бы они были тогда же продолжены, как хотел Пуше, чего, однако, Пуше и Пастер не сделали, они могли бы остановить на некоторое время течение научной мысли, ибо объяснения Пастера тоже не были достаточны, и он не смог бы понять неизбежного из этих опытов противоречия своим воззрениям[23].
Как часто бывает в истории знания, и особенно опытного знания, несовершенный опыт дает для данного времени больший результат, чем опыт, доведенный до конца. Это связано с временностью всякого нашего знания, с необходимостью пройти промежуточные состояния для понимания и уяснения истины.
В споре Пастера и Пуше примешались интересы, чуждые науке. Странным образом сторонниками биогенеза явились духовные католические круги – противниками Пастера явились позитивисты[24]. Этот новый элемент спора явно указывал, что вопрос выходит за пределы чисто научных интересов, затрагивает иные духовные ценности. Отголоски этого сказались и у нас. В статьях Д. И. Писарева (1840–1868) и других в журналах того времени, которые считались прогрессивными,
На это ярко указывает Дюкло, ученик и сторонник Пастера, в своей прекрасной характеристике Пастера. Несомненно, в этих же опытах кроются корни всех исканий современных гетерогенистов, так как в этой области логически допустимы сомнения.
Любопытно, что в споре Нэдгама и Бюффона со Спалланцани, Тереховским и др. мы наблюдаем совершенно иное настроение. Вольтер (F. М. Arouet (de Voltaire), 1694–1778) (1766) обвинял Нэдгама и Бюффона в атеизме.
