через открытое окно был слышен писк шолчонка, не желавшего засыпать на руках у кого-то из родителей Дарины.
– Я плохо соображаю, – сообщила Дарина. – Но хотелось бы хотя бы примерно обозначить тему разговора. Может быть, сразу скажу, что ничем помочь не могу.
Велько тоже плохо соображал, но, все-таки, смог заверить Гвидона, что его присутствие ничему не мешает, и более-менее внятно изложил события дня – от вычета до визита в клинику, не забыв про посещение соцзащиты.
– Это крайне неожиданно и странно, – закончил речь он. – У меня совершенно точно нет детей. И я не представляю, кто мог подать на алименты. Как-то бы узнать, кто это сделал. Тест будет, и он покажет отрицательный результат. Только, понимаешь, это никак не приблизит меня к разгадке, лишь вернет деньги. А хотелось бы узнать и понять мотивы.
Дарина зевнула и проговорила:
– Если взыскание алиментов по постановлению коллегии на федеральном уровне, то это значит, что мать отдала ребенка в детский дом. Скорее всего, в семейный детский дом, сейчас уже государственных учреждений почти не осталось, перешли на другой формат. Соответственно, она начала платить алименты и от нее потребовали имя отца – надо же хоть как-то покрывать дотации, выделяемые воспитателям. Почему ты так уверен, что у тебя нет детей? У оборотней не бывает стопроцентного бесплодия, это обусловлено физиологией.
– Потому что у меня никогда не было партнерши-волчицы.
– С лисицами и шакалицами тоже нет стопроцентной гарантии.
– С ними – да, – предварительно оглядевшись по сторонам, подтвердил Грачанин. – Но не с барсучихами.
– М-м-м? – Дарина очнулась от дремы и посмотрела на него с любопытством – как и Гвидон. С любопытством, без явного осуждения.
– Я должен объяснить. Для того чтобы было понятно. Я из многодетной семьи. Второй сын. Второй из девяти детей. Нас воспитывала мать. Одиночка. Отцы были разными. У меня и старшего брата – один. У троих братьев помладше – другой. Двойню наша мать родила от третьего мужа, а потом еще двойню – от четвертого. Она не особенно-то беспокоилась нашим воспитанием, скидывала младших на старших, часто не ночевала дома. Для меня семья – это вечно орущие младенцы, которых ты не заказывал, драка за котлеты и постоянное безденежье. Мой старший брат смылся в шестнадцать, поступил в ПТУ, выучился на крановщика и уехал на Крайний Север. Я в шестнадцать еле-еле прорвался на кадетскую подготовку в высшее военное – этот путь мне посоветовал отставник-сосед. Мне не хватало знаний, плохо занимался в школе. Взяли по квоте, из жалости. Два года я учился, не отрываясь от учебников, качался и поступил в училище, где продолжил зубрить и пропадать в спортзале. Мне было не до волчиц. После получения диплома меня отправили в Северное воеводство, в спецназ наркоконтроля. Через полгода я отдышался, перестал доказывать начальству, что чего-то стою, и огляделся по сторонам. Тяги к обзаведению семьей у меня не было.
