ответить, но из глаз текли слезы, и получилась лишь жалкая гримаса. «Печать Марраны» должна быть снята, это так несправедливо, что у семьи нет на это средств. Сердце щемило от этой мысли.
Я осмотрелась: комната, чуть больше моей, два окна – одно на улицу, другое во двор. Свободного места почти нет: все заняли две кровати, пара грубо сколоченных табуретов и большой перевернутый ящик, который служит столом. На нем, на расстеленной газете, – гора древесных опилок, какие-то фигурки. Краски в скорлупках от орехов и кисточка. Ага, это та самая мастерская, где изготавливаются амулеты из плавника. Мириэлла не без гордости продемонстрировала мне уже готовые изделия, осталось только продеть кожаный шнурок. Довольно искусно выточенные фигурки драконов, вердов, наалов, ханнов были ярко раскрашены.
– А где же ваша мама?
– Она на фабрике, моя госпожа, до девяти, как обычно.
– У меня есть конфеты для вас, сейчас принесу. – Я вышла в коридор и отперла дверь своей комнаты.
Было темно. Не стала зажигать свет, потому что окно выходит на улицу, а там, наверное, все еще дежурит негодяй Рей. Я прижалась спиной к двери и прикрыла глаза. Сквозь сомкнутые веки просачивались горькие слезы.
Что мне делать? Я всего второй день в столице. Работы нет и перспектив ее отыскать тоже. Вдобавок пришлось отдать солидную сумму, чтобы избежать тюрьмы. А внизу ждет маньяк, которому что-то нужно от меня. И это не просто сумасшедший, а сильный маг, который, не колеблясь, применяет магию. Он, вероятно, знатный эйс, а значит, на его стороне закон.
Как ни жаль (ведь за коморку заплачено вперед), но нужно бежать. Спрячусь пока где-нибудь в пригороде. Может, наконец, Шандор смилуется, и меня возьмет в кухарки какой-нибудь фермер или жрец.
В окно заглядывала светлая Веолика[2], ее света мне хватало. Я собрала вещи в сумку и в последний раз вышла из комнаты, оставив ключ в дверях.
Дверь соседской комнаты открыла миловидная женщина с гладко уложенными на затылке каштановыми волосами. Слегка полноватая, в коричневом поношенном платье и подвязанном переднике. В серых глазах – огонек интереса и сочувствия.
– Вы Эвади? – Я кивнула, неловко переступая порог. Неудобно было тревожить семью в такой поздний час. Мать Кая слегка наклонила голову: – Мари Джером. Проходите, дети мне все уши прожужжали о том, какая вы смелая и решительная. Прошу, отобедайте с нами, Эвади.
Деваться мне было решительно некуда, и я вошла. Семья расположилась вокруг стола. С ящика исчезли краски и опилки, их заменила расстеленная чистая салфетка, в центре которой сиротливо лежали аккуратно нарезанные ломтики грубого хлеба из кимуры[3], кусок дешевого сала и луковица. Вот и весь ужин.
Кай махнул мне, чтобы садилась рядом, на кровать, что я и сделала. Мари подвинула ко мне нехитрое угощение. В ответ я вытащила из сумки сверток со съестным. Даже маленький Барри перестал тоскливо ныть и блестящими темными глазенками уставился на большой кусок соленого мяса и
