людей, лапы его не вязли в снегу, но и наст не царапал подушечки . Иногда, поднимая кверху свой черный нос, и принюхиваясь, хищник пытался поймать запахи, и крутил мохнатой головой, пытаясь поймать ветер. Зверь не понимал в чем дело, но неустанно следовал за людьми по замерзшему заливу. Он чуть ли не нарочно попадался на глаза закутанным в меха путникам, но те, сидевшие на трех санях, в которые были впряжены по два оленя, не обращали внимания на мохнатого попутчика. Люди иногда спешивались, давая отдохнуть животным, и уже сами шли, держась за сани, катящиеся по льду, присыпанному снегом. Волк видел, как караван оставлял колею на снегу, присыпавшему морской лед. Люди, закутанные в меха, шли и шли, уже довольно давно, и когда олени немного уже отдохнули, садились в сани, и тогда волк бежал за ними, что бы не отстать. Зверь помнил, что уже не так далеко остров, до которого кратким летом не добраться. Путники встали на широкие лыжи, лишь один человек сидел в санях неподвижно. И пахло от него почему-то мертвечиной. Люди отчего-то не нуждались в отдыхе, и даже полярная ночь им была не помеха. Он задрал мохнатую голову, и увидел сполохи на небе, и треск, издаваемый небесами. Другой зверь бы испугался, тот, который родом не отсюда, но белый хищник был привычен к небесным огням. Но он сам устал, и был страшно голоден, волк забился в щель между торосов , покрыл хвостом нос, и расположился, что бы отдохнуть, ведь объедков человеческой трапезы, на которые он так рассчитывал, все же сегодня не дождался. Зверь от голода немного забылся, но верный черный нос даже во сне предупредил его о чужаках. Лютый зверь мигом встрепенулся, крутанулся кругом, открыл глаза и навострил уши, надеясь на поживу. На этот раз судьба была к нему добра. Другой отряд людей расположился на привал, одни разожгли маленький костерок, и рядом стояли другие люди, с палками в руках, и они были опасны на вид, это правда, зато пахли они вполне привычно, дымом, плотью. Полярный волк спрятался, и стал терпеливо ждать, пока люди закончат трапезу, он принюхался, и облизнулся, путники ели и неплохую треску, и очень вкусного лосося. Надо было лишь беречься двух псов, с хвостами, забавно скрученными в круг, и дожидаться своей доли. Вскоре люди двинулись дальше, а волк набил себе брюхо вкусными объедками, пока те не замерзли, а остальные куски спрятал, что бы было что ему есть на обратном пути. Он побежал к колее от саней, и двигался дальше и дальше, ведь его тянуло к тем людям, шедшим без остановок на север. Прошло некоторое время, зверь был наконец сыт, и его даже радовал снег, понемногу сыпавшийся с неба, он ловил его раскрытой пастью, и вдруг, он был просто поражен увиденным.
Навстречу ему, не разбирая дороги, и не замечая ничего вокруг себя, бежали с перекошенными лицами охотники, те, кто накормили его остатками своей трапезы. Кто-то шёл на лыжах, стараясь быстрее катится вдаль, другой, бежал, запинаясь через шаг, на снегоступах. Волк дернулся вперед, и здоровенный охотник, в куртке из шкур его собратьев, чуть было не наступил ему на голову. Серый успел отпрыгнуть и от саней, с валившейся вбок поклажей, катящихся без седоков вслед за беглецами. Пробежал еще вперед, и дойдя наконец, до каменного острова, зверь вдруг почувствовал, себя как в детстве, когда мамка таскала его за шиворот, он сразу засучил лапами, пытаясь достать до земли, зажал в почтении хвост между своих лап, но никакого запаха живого существа не почувствовал. Его подняла повыше очень сильная женская рука, он поднял морду, что бы взглянуть, кто же это, и завыл от дикого страха.
– Привет, Серый пушистик. Чего боишься? Я тебя не съем, – проговорила женщина низким голосом без выражения, чуть потряхивая зверя, сбивая со шкуры падающий снег.
Волк поджал уши, еще раз взглянул на северянку своими золотыми глазами, и завыл еще пуще, и было отчего.
У прекрасной женщины было лицо, будто изваянное из белого мрамора, синие губы и глаза чернее, чем полярная ночь, и что было еще страшнее, она не пахла, как ЖИВАЯ, но и не как Мёртвая.
Ван и Алена
–Эльга отпустила руки от юноши, и тот, кто встал с ложа, не стал живым, но не был и более мертвым. Душу Стражи Мирового Древа, Царства Мертвых, Божественные Близнецы не отпустили, и сделали еще хуже, а Пифон сделал и ее неживой- ни мертвой, и Великая колдунья стала сама Мертвой Царевной. Глаза ее почернели, губы посинели, еда ей не нужна стала, только питье, – и она коснулась своего лица, – она нарушила ведь завет- не оживлять умерших, и была наказана, но наказана не только она, но и все племя. Она и ее прислужники, бежали на Север, она, и семеро волхвов, ставших тоже Ни -Живыми -ни мертвыми, вечно грезящими, и их лица стали как лед, а глаза стали как ночь, – рассказывала мать своим внукам, близнецам, забившимися под медвежью шкуру, старую -престарую легенду их народа.
– А дальше, – тихо попросил мальчик, прижавшись к сестре, и зарывшись в меха поглубже, так что у него и Алены виднелись наружу лишь глаза, блестевшие в полутьме дома, как две синие льдинки.
Женщина поправила светильник, и поставила на угли бронзовый котел на трех ножках, их самую большую ценность. В нем стала варится похлебка из запасов мороженой трески, привезенной старшим братом погибшего сына, отца близнецов. Мать их утонула вместе с мужем в Студеном
