Наша молодежь его знает не со вчерашнего дня, и долго разыгрывать смиренника ему не дадут.
– Понимаю, – сосредоточенно сказал Махбонай, поглаживая бороду, – но – как я могу?
– Ты можешь. Самсон говорит: бен-Шуни мудрейший из людей, мать моя слушается его, как овечка пастуха, а отец мой идет за матерью.
– Гм… – сказал Махбонай. – Пожалуй, так было бы лучше…
Позже в темном углу сада Элиноар увидела под деревом силуэт юноши, сидевшего с опущенной головой. Она присела рядом и положила ему руку на руку.
– О чем ты грустишь, Ягир?
Он не ответил; но она уже знала, почему он молчит. Карни, сестра его, плачет в эту ночь, душа свои рыдания в покрывалах; Самсон, в котором был для него весь смысл и вкус жизни, оттолкнул его и нашел другого любимца: Ягир никому не нужен, Ягир отверженец, как его бедная сестра, – один-одинешенек среди толпы; всем чужой на свете…
– И я чужая, – шепнула ему девушка, почти щекоча его ухо горячими губами, – я ненавижу филистимлян; моя мать туземка. Зачем он пришел к этому чванному племени? Они смеются – над ним про себя, а над его товарищами вслух…
– Не посмеют, – сказал он запальчиво.
– Разве ты не слышал? Вы не так едите, не так сидите, не так говорите… О, я разносила блюда, я все слышала. Один сказал: «Это его воины? Похожи на наших водовозов». Другой сказал: «У меня развязался шнурок на ноге – не позвать ли кого-нибудь из воевод могучего Дана, чтобы он мне стянул ремешки сапога?» Третий… О, я их знаю! Так они всю жизнь издевались над моей матерью, так будут издеваться всю жизнь надо мною. А теперь и Самсон у них в клетке, и скоро они начнут дразнить и его – через решетку.
– Я скажу это завтра Самсону, – ответил Ягир, дрожа всем телом.
– Ему не до тебя… Как ты дрожишь! – И она обвила его руками; он повернулся к ней, встретился с нею губами – но в это мгновение Элиноар вскочила и убежала, шепнув: – Нас увидят…
По лужайке, притоптывая, несся, выкрикивая дерзкую свадебную песню, пьяный хоровод. В хороводе был Ахтур. Элиноар отделила его от соседа сзади, крепко уцепилась за его руку и пошла, танцуя, за ним. Когда песня докатилась до припева, хоровод распался: попарно все повернулись лицом друг к другу, сцепились в четыре руки пальцами за пальцы, откинулись назад во всю длину рук и вихрем закружились на месте. Элиноар, кружась, неприметно увлекла Ахтура в тень под деревьями. Он звонко выкрикивал непристойные слова припева – вдруг она расхохоталась так резко, что он осекся.
– Как тебе весело на свадьбе твоей возлюбленной, Ахтур! – сказала она сквозь смех.
Он был не настолько пьян, чтобы путать слова, но все-таки пьян. Он ухмыльнулся и ответил:
– Во-первых, Таиш мой друг.
– А во-вторых?
– Свадьба не похороны; Семадар еще жива, и я еще не умер.
– Если бы Таиш тебя слышал, он бы раздавил тебе голову между двумя пальцами, как пустой орех.
– Красавица! Ты
