что. Я подобрала его и метнула в стену. Осколки пластмассы брызнули во все стороны, но раскололся только корпус. Остатки разлетелись, когда я распахнула окно и швырнула плеер подальше. Упав на дорожку, он взорвался, точно бутылка с молоком.
В комнату влетела Карен. Увидела, что там творится, – вместо вспышки гнева в ее глазах я увидела ледяную ярость.
– Глупая ты, – сказала она. – И что теперь у тебя осталось?
После этого она вышла. Слушая ее тяжелые шаги на лестнице, я сползла по стене, обхватила руками колени. У меня и так-то было немного вещей, а теперь я и те разгрохала, остались только шмотки, что на мне, – считай, всё. Не так уж много.
Я устала от самой себя. Вся эта хрень, с которой я мирилась столько лет – бегая от людей, живя в одиночестве. Только хоть что-то начало налаживаться – и опять нате вам. Я сидела на полу, тугой комочек черной ярости. А потом в голову мне вдруг вползла неожиданно утешительная мысль: у меня больше ничего нет, значит мне все позволено. Все, что угодно. Мне нечего терять.
Я проснулась на полу, в окружении обломков моих бывших вещей. Та, последняя мысль, мелькнувшая в голове перед тем, как я заснула, так никуда и не ушла. Мне нечего терять. Что еще они мне сделают, кроме того, что уже решили сделать?
Я посмотрела на часы – идут, хотя стекло и разбито: без двадцати семь. Разогнула затекшие ноги, встала, пробралась к двери. Потом на площадку, потихонечку вниз. Налила апельсинового сока из пакета, сунула хлеб в тостер; когда он поджарился, намазала сверху арахисового масла и вышла, жуя на ходу.
Народу на улицах было немного, хотя все равно стоял тихий гул. В Лондоне он никогда не стихает. Я перелезла через изгородь, слямзила с чужого крыльца бутылку молока – запить хлеб.
Так хорошо мне уже давно не было. Я понимала: рано или поздно меня поймают – будут воспитывать, посадят под замок, переведут к другому опекуну, – но все это будет потом, а сейчас – свобода.
Я спустилась к каналу и выпила молоко, усевшись на шпалы – там, где у нас с Жуком состоялся тот первый разговор. Краешек неба озарился светом. Свет становился все ярче, все вокруг посерело: здания, стены, вода, небо. Можно было сделать цветной снимок, и он показался бы черно-белым. Прямо как мое настроение – спокойное, приглушенное: я жила в «сейчас», не думая про «потом».
Я допила молоко – ну, почти допила, – поставила бутылку на край набережной, подобрала горсть камешков. Один за другим швыряла их в бутылку. Некоторые пролетали мимо, было слышно, как они плюхались в воду. Другие попадали в цель – бутылка качалась, накренялась, но не падала. Я поковыряла кроссовкой землю, отыскивая камни покрупнее. Нашла парочку, сосредоточилась. Первым я промазала, он шлепнулся в канал. Второй попал прямо в горлышко, и бутылка на раз рухнула с набережной, с плеском упала в воду. Я встала, подошла
