простого, однозначного ответа. Вместо этого я задала вопрос, очень меня волновавший:
– Зачем ты помогла мне, Марико-сан?
Она потупилась и слегка пошевелилась, сгорбившись, будто проделывала это постоянно.
– Я понимаю, каково это – оказаться вдали от семьи. Это делает тебя не похожей на прочих.
– А где твоя семья?
– Жизнь в моей стране непроста для всякого, кто… в чем-либо отличается от других, – произнесла Марико, не давая прямого ответа на мой вопрос, что лишь еще сильнее раздразнило мое любопытство. Она не пояснила, что имела в виду, но я догадалась, что она пытается сообщить мне об этом иносказательно. Даже в моем маленьком классе девочек в миссионерской школе всякую, кто хоть как-то выделялся из общей массы, тут же исключали из общества.
– Я знаю об этой словесной игре, Марико-сан, и о том, что ты на самом деле чувствуешь. – Я коснулась своих волос. Они были обстрижены не полностью, но я все еще была расстроена тем, что натворила Юки.
– Чтобы понимать нас, ты должна раскрыть свой разум, – сказала девушка, – и свое сердце.
Повинуясь своим инстинктам, я не стала протестовать, когда она снова поклонилась и жестом приказала мне оставаться на коленях там, где я сейчас сижу и где в воздухе ощущается аромат жасмина и слышится шелест шелка. Я же продолжала взирать на нее, так как хотела понять этот чуждый мне мир и инстинктивно угадывала в ней свою союзницу.
Я сидела на корточках и размышляла. Я не верила, чтобы кто-то еще в Чайном доме Оглядывающегося дерева, помимо этой девушки, хотел бы, чтобы я осталась. Было ли то всего лишь проявлением вежливости с ее стороны, что так свойственно японцам? Я не удивилась бы, если бы спустя какое-то время обнаружила туго завязанный узел на своей одежде или еще теплую горстку золы под кроватью – обычные способы намекнуть человеку, что его считают нежеланным гостем и хотят, чтобы он ушел. Но я должна жить отдельно от отца до тех пор, пока он не вернется за мной, а потом я хотела остаться в чайном доме и стать гейшей. Отчаянно хотела.
Я провела рукой по лицу в надежде стряхнуть с себя усталость, сделала несколько глубоких вдохов, слегка изменила положение тела, но невидимый противник все еще держал мои ноги скованными. Марико же, напротив, казалась расслабленной и уравновешенной.
– Окасан говорит, что Маллори-сан долго не вернется.
– Это неправда, Марико-сан, – запротестовала я. – Отец непременно придет за мной. Я знаю, что так и будет.
Я прижала небольшую кучку своих отстриженных волос к груди, и глаза мои заполнились слезами. Я ничего не могла с этим поделать, и пусть моя собеседница думает все, что ей заблагорассудится. Я плакала вовсе не по своим поруганным волосам, ведь они отрастут снова. Потеря отца меня страшила. Страшила и печалила одновременно.
– Окасан говорит, что Маллори-сан никогда не оставил бы тебя в нашем плавучем мире, если бы не большая опасность.
Я поерзала на месте. Снова это слово – опасность. Марико сидела не шелохнувшись, что еще больше
