ами в черных проталинах, словно в трясине. Будто и не было Лютня-месяца, что сковывал льдом и морозом землю, индивел на деревьях, расползался узорами на окнах. Будто бы он еще седмицу назад не щипал за нос, и не сбивал с ног студеным ветром. Ныне небеса лишь рыдали горькими слезами, оплакивая Обещанную Дождю княжну. Свинцовые облака давили на шпили резных башенок княжеского терема, а солнце лишь изредка проливало свет сквозь разрывы облаков.
Синий Яр, окутанный туманной дымкой, готовился встречать еще одну весну.
Саяна оторвалась от вышивания и тяжело вздохнула. На льняном полотне среди кривых и рваных стежков практически нельзя было разглядеть узора. Исколола все пальцы до крови, а толку никакого. Положив пяльца на стол, девушка качнула головой.
– Потому что ее князь обещал. – коротко буркнула она. Говорить об этом не хотелось. Саяна понимала, что сестрица мала да любопытна, но от разговоров становилось муторно внутри. Так тяжко, что под ребрами ныть начинало. И вот вроде радоваться надо: не на закланье же княжну отдают – а все равно сердце грусть съедает, точно червь яблоко. Медленно и неспешно прогрызая себе путь наружу.
В горнице, несмотря на утро, было темно. Тучи сегодня клубились, изрыгались дождем и не пускали солнце пролить и толику света на землю. Поэтому на столе пахла маслом лампада, что неровно освещала горе-вышивку, да играла бликами на серебряном очелье Саяны. Несмотря на непогоду было тепло и сухо: служка еще спазаранку подкинул в печь дров, и теперь они весело потрескивали в углу опочивальни.
– А почему ее князь обещал? – не унималась Рада, и, вскочив, подбежала к сестре. Улыбнулась, показав щербатый зуб, и требовательно потянула за рукав. – Саяна, расскажи! Княжна завтра за духа Дождя выходит, а я и не знаю, почему ее отдали! Никто мне ничего не говорит, только гоняют! – девочка шумно шмыгнула носом и обиженно засопела, будто именно старшая сестра гоняла ее всю последнюю седмицу.
– И правильно гоняют! – Саяна взъерошила сестре волосы, и та недовольно фыркнула, отскакивая. – Мала ты еще. Во время дождя о таких вещах не принято рассказывать. Духов только гневить! – отмахнулась старшая и обреченно потянулась к пяльцам. Няня должна была вот-вот вернуться, а вышивка все еще похожа на облезлого петуха, а не на жарптицу. Вот и влетит ей за испорченные ткань и нитки!
Усталость прошедших дней давила на виски и тянула затылок. Хотелось снять с себя рубаху, распустить косу и наконец-то поспать. Казалось, что за последние несколько дней Саяна и вовсе не ложилась. Бесконечно бегала по терему и занималась приготовлениями к свадьбе княжны. Знала, что не по чину дочери воеводы сигать туда-сюда, да без дела слишком уж тошно было. А так займешь себя на час-другой, и на душе легче становится.
А дел было невпроворот: то столы для будущего пира криво установят, то некрасиво повесят обереги вдоль резных окон, то стряпухи никак не могут решить, какие яства на стол подавать первыми, а какие последними. Вот и приходилось дочери воеводы бегать от одного к другому, пытаясь, чтобы свадьба прошла так хорошо, чтобы княжна на век вперед запомнила свой последний пир в родном Синем Яру.
– Присядь, Саяна, отдохни. – приговаривала то и дело княгиня – Не по чину тебе бегать по терему, как оголтелая. И без тебя справятся, подготовят нашей Рогнедушке дивный пир, каких Синий Яр еще не видывал.
Саяна грустно улыбалась, качала головой и вежливо кланялась княгине. Безумно хотелось, чтобы княжна Рогнеда запомнила свой последний день в этом мире навсегда. Чтобы с теплом и любовью вспоминала, как лилась музыка, звонко пели разодетые девицы, как танцевали до упаду гости и провожали невесту, кидая вслед пшено да золотые монеты.
Княгиня качала головой и удалялась, как всегда тонкая, прямая, с толстой русой косой, украшенной золотым очельем с сияющими алыми рубинами. И весь ее прямой стан показывал, как она горда за свою дочь, как ждет дня свадьбы, чтобы отдать Рогнеду в руки такого знатного мужа. Ведь стать женой духа – это честь, достоинство, гордость, безопасность и покой для всего Синего Яра.
Только вот Саяну было не обмануть. Под ясными голубыми глазами появились сизые тени, в уголках губ залегли скорбные складки, а брови то и дело хмурились задумчиво. Некогда румяное лицо посерело, стало каким-то больным и хворым. Тошно было княгине, ох как тошно. Поселилась у нее в душе тоска, и тащила она силы из еще молодой женщины, превращая потихоньку в старуху. Саяне даже казалось, что в русых волосах серебром заблестели седые пряди.
Княгиня-то не могла, как Саяна, носиться, стуча каблуками кожаных сапожек до полу, пытаясь растворить в этом глухом звуке свою собственную боль предстоящей потери.
Дверь, скрипнув, отворилась, и в горницу вошла старая няня, отвлекая Саяну от невеселых мыслей. Прошелестела тяжелым расшитым подолом по полу и склонилась над вышивкой. Лицо, покрытое паутиной морщинок, скривилось. Чарна обреченно возвела глаза к потолку и всплеснула руками.
– Никуда не годится! Боги тебя
