чувствовалось.
Наконец ему удалось составить простенькую мелодию. Эгиль радушно кивнул, выслушав её. Ситрик сыграл её снова, благо она была очень короткой. Чуть осмелев, он продолжал трогать струны. Его игра становилась всё длиннее, но он то и дело забывал, какая последовательность звучала ранее.
– Я же не вспомню завтра ничего, – сокрушённо заметил он. – Если был бы способ записать музыку, чтобы потом её повторить, – произнёс он, отложив смычок и проведя рукой по волосам. Тальхарпа осталась у него на коленях.
– Что ты имеешь в виду? – Эгиль нахмурил тонкие брови.
– То и имею, – хмыкнул Ситрик. – Только подумай, если речь с её звуками мы можем записать, используя руны или… какие-то другие знаки. Почему нельзя записать музыку? Также рунами.
– Бессмыслица какая-то, – фыркнул Эгиль.
– Нет, это не бессмыслица. Я могу записать любые стихи, а их смысл и звучание от этого не изменятся. А мог бы записать и музыку тоже, если бы каждый звук имел свою руну.
В тёмных глазах Эгиля сверкнула звёздочка интереса, но лицо его было по-прежнему недоумевающим. Он пригубил мёд и спросил:
– И как ты это сделаешь?
Ситрик, забывшись, привычным жестом потянулся к сумке, в какой всегда лежали его восковые дощечки, но нашарил лишь пустоту. Сумки давно уже не было с ним.
– Да какого!.. – раздражённо бросил он и принялся озираться в поисках чего-либо, на чём и чем можно было оставить заметки.
На глаза ему попал уголёк, видимо вылетевший из большого костра, когда тот, испив крови быка, принялся метать в небо гигантские снопы искр. Ситрик подобрал уголёк, чиркнул пару раз им по своей ладони, но места на ней для записи было маловато. Перед глазами плыло.
– На чём же записать? – буркнул он и, вспомнив, что у него есть новая рубаха, расстелил на земле её и начертал девять рун. Альвы посмеивались, наблюдая за ним, однако Эгиль шикнул на них и заинтересованно склонился над записью.
– Девять? – спросил он. – Столько же, сколько познал хозяин воронов, провисев на древе девять дней. Но ведь звуков больше.
– Я понимаю, но… Я думаю, что можно выстроить ряд, опираясь всего на девять рун. – Ситрик передал тальхарпу обратно Эгилю, вернул смычок. – Скажи, может есть какие-то звуки, которые ты бы назвал… главными? Звуки, на которых всё держится.
Музыкант почесал коротко остриженную бороду и, перехватив смычок, провёл по струнам туда-сюда, точно размышляя, а потом тряхнул головой и принялся играть. Снова меж струн звенел собачий лай и вой волков. Снова заголосил ветер, срывая с ясеней листву. Время от времени Эгиль останавливался и несколько раз повторял тот или иной звук, внимательно вслушиваясь в него. Его игра становилась куда медленнее, протяжнее, и на этот раз грустная мелодия плавно перетекала в жестокую, а после в нежную и весёлую. Он искал тот самый звук, слушая себя и тонкий гул под своими пальцами. Наконец Эгиль остановился, оставив палец на
