быть, – не знаю.
– Ты не будь долго!
– Возвращайся скорей!
– Постараюсь, – тихо с грустной улыбкой.
Взрослые вышли – мы рванули следом.
– Холодно, оставайтесь дома, в окно смотрите, – остановила нас няня.
Мы ринулись к небольшому кухонному, совсем заиндевевшему оконцу (внутренней рамы не было), и начали в спешке, как это делала няня, соскребать алюминиевой ложкой снег со стекла, дыханием и пальчиками отогревать его. В эту маленькую прозрачную точку мы смотрели, как в бинокль, по очереди – зрение сфотографировало силуэты нескольких мужчин в длинных пальто у дороги, что махали женщинам у домика.
Это было 21.01.42., а 28.01.43. во время лесозаготовок отца придавило сосной. В предвечерней мгле дерево упало ему на голову и пробило череп.
«Шнайдер, вправо! Вправо! Вправо беги!» – кричал дядя Саша Цвингер, но он убежал влево – навстречу смерти. Умышленно? Кто знает… Через три дня он умер. Придя перед смертью в сознание, успел попросить Цвингера и брата дедушки Сандра – дядю Петю:
– Помогите Элле вырастить девчонок.
Случилось это в Свердловской области, в городе Ивдель на станции Талица. Похоронили его, как заключённого, без имени и фамилии – под номером, № 6935. Казалось, по поводу безвременной насильственной кончины взбунтовалась не только природа, неистовствовавшая целых три дня, но и сам гроб. Опущенный в болотную жижу, он два раза всплывал и только после того, как на него положили большие камни, он, пузырясь, утонул.
Сохранилось его последнее письмо от второго января 1943, в котором благодарил он маму за посылку: «Продукты подоспели вовремя, а потому были особенно дороги». Выражал надежду на скорую встречу, на то, что следующий Новый год отпразднует с семьёй, сожалел о «временных трудностях, которые все переживают».
Незадолго до гибели он травмировал руку – отрубил три пальца на левой руке, но, находясь на бюллетене, с высокой температурой продолжал работать. Всё, что было связано с ним, осталось в нашей памяти священным. Что бы мы ни делали, делали с мыслями: «А как бы на это отреагировал папа – осудил бы или одобрил?»
Осталось смутное, как во сне, воспоминание с Поволжья. Музыка духового оркестра и кружащийся в вальсе отец – с нами на руках. Лица нет – лишь ощущение детского счастья. Опустил на пол и, разговаривая, поглаживал наши головки… По этому мягкому прикосновению тёплых рук я тосковала всю жизнь… Думать и говорить о нём без спазм в горле так и не научилась, и до зрелых лет завидовала всем, у кого была возможность поплакаться отцу в надежде на защиту.
Когда, уже взрослая, встречала тех, кто его помнил, испытывала необъяснимое чувство родства, будто их сопричастность к его жизни передавалась мне. «Расскажите о нём, и по возможности – подробнее. Мне интересно всё!» – просила я.
Остались отзывы людей, знавших его: «Это был умный человек, правдоискатель не от мира сего», «Не стыдись судьбы отца, он был достойный человек», «Легко ранимый, мучился незащищённостью», «Я выжил благодаря ему», «Был сильным
