style="font-size:15px;"> Это просто счастье, говорит она, что ты у меня такой! И снова шепчет:
– Прости, пожалуйста…
А утром, полусонная и чуть свет, она снова опрометью бросается в свой кабинет, и теперь, найдя письмо, перечитывает его, теперь не спеша, слово в слово и теперь улыбается яркому солнцу, которое просто слепит, и она, слепая от счастья, затем мчится по густой росе босиком и вприпрыжку («Макс, за мной!») в своей, едва прикрывающей эти славные белые молочные ягодицы, сиреневой, подбитой синим, накидке с рюшечками и оборками, спешит в лес на ту, давно ждущую ее, любимую поляну, балующую ее белыми, как чаячий пух, полями ромашек, роскошествующими своими золотыми пятачками-пуговками: привет!..
Ни ветерка!
Привет, приве… приве… Это эхо. И они все разом качнули ей головами, а она просто утопает в них, теряясь и пропадая, и ему с трудом удается ее разыскать.
– Ты вся мокрая!..
Та сосна уже не горит, обугленная головешка, она только вяло дымится (тонкая струйка иглой вонзается в белое небо), тлея и мирно дожидаясь конца. Она сделала свое дело: «Вот какой станет вся ваша Земля, если вы не дослушаетесь Моих слов, Моего голоса, крика, наконец!..».
– Это тебе, – произносит он, вручая ей охапку ее любимых ромашек.
– Ах!..
– Да!
– Зачем же ты так?..
В уголках ее дивных глаз зреют озерца слез. Он не понимает: что не так?
Она не в состоянии даже вымолвить слова, только крепче прижимает к груди сорванные ромашки, на которые уже падают ее медленные тяжелые слезы.
Теперь – тишина.
– Прости… Ты прости меня, ладно? – наконец произносит она.
Он несет ее на руках.
– Ну, пожалуйста, – шепчет она, вплетаясь нотками своего голоса в звонкую мелодию птиц, захлебывающихся в вечном утреннем споре.
– Зачем же ты плачешь?
– Ладно?..
О, Господи, думает она, рассуди меня…
Дом для Тины
Ты мой омут, острог и порт.
И несбыточная печаль..
Где немыслимый тот аккорд?
Для того чтоб любовь зачать
Не хватило ветров и сил,
Недостало тебе огня-
Обесточенный мир остыл
С появлениями меня.
Ты дичаешь- отстань, отринь,
И, впиваясь, в мои соски,
Ты глотаешь свой горький Рим-
Квинтэссенциями тоски.
Мы рисуем. Мазок. Каприз.
«Ты испачкал вот здесь. Утрись.»
Мир, впечатаный в наш эскиз,
Подставляет живот под кисть.
Я спрашиваю себя, что, собственно, представляют собой все эти её миражи и погружения. А бывает и сам позволяю себе…
Когда жизнь припирает к стенке…
Ее идея о строительстве собственного дома, в котором мы сможем
