нежная кошечка, чтобы снова и снова терзать мою отдохнувшую плоть.
– Слушай, Юленька, – пытаюсь я утихомирить ее порыв, – там люди…
Ей нет дела до людей. Новый поцелуй запечатывает мне рот, и слышны только ее стоны и шумное горячее дыхание, иногда скрип жемчужных зубов и тревожный шепот испуганных простыней…
Это – чудесно! Как сотворение мира!
Потом – тишина.
Синий бархат неба усеян звездами, мир спокоен и тих, но ароматом тревоги уже повеяло с улицы. Видимо, нравы моего дома смущают народ. Нужно вставать и идти. Это – царское дело. Выглянуть в окно? Я набрасываю на себя что-то из своих золотистых одежд, подхожу к окну и машу рукой. И этого приветственного знака достаточно, чтобы снова грохнула музыка. Посходили с ума барабаны, снопы синих искр растерзали мрак сумерек. Свадьба, свадьба! Снова пир горой, продолжается счастье…
– Что случилось, – всполошилась Юленька, подойдя к окну, – что там?
Там – жизнь.
– Так много людей!
– Вся страна…
– Ладно, – произносит она, – идем к ним. Где мои сандалии?
Она ищет, я жду, она ищет. Кажется, что проходит вечность. Но на то я и царь, чтобы ждать сколько требуется. И вот мы снова идем сквозь строй своего народа. Господи, сколько же их тут! Порядком уставшие, но счастливые, они встречают нас ликованием. Горы еды, реки вина, море песен и смеха, шуток и слез. Никто, конечно, не подает вида, но на этом веселом полотне счастья, как и в сиянии солнца, есть черные тени. Слепые!.. Я узнаю их по неуверенным движениям рук, напряженным позам, по тому, как они, ориентируясь только на звук, запаздывают с поворотом головы в нашу сторону, когда мы с царицей проходим мимо, сияя улыбками и разбрасывая по сторонам золотые монеты. Они понимают, что им не угнаться за звоном золота и остается только пристыженно улыбаться, будто бы в этом они виноваты. Их глаза – как ночное небо, забранное облаками: ни луны, ни звезд, ни единого светлячка. Слепо верят они только коже, только кожа их поводырь. А когда они слушают песни, мне кажется, у них вырастают уши. Так они тянутся к радости и веселью. Запах заливных язычков соловьиных их тоже волнует, как и запах вина и мирры, но все это не стоит и ломаного гроша, когда вокруг них царит непроглядная ночь.
– Юю, – спрашиваю я, – ты счастлива?
Она только крепче сжимает мне руку.
– Ты сегодня выглядишь так, словно у тебя что-то случилось.
– Ты забыл поцеловать мне плечо…
Я целую. Это одна из лучших минут моей жизни.
До царского трона, куда мы направляемся, еще несколько шагов. Не успеет растаять под сводами дворца эхо последнего удара барабана, – и мы упадем в кресла. Последний удар уже грохнул, и эхо его еще живо. Его еще слышит каждое ухо, способное слышать. Можно, конечно, замедлить шаг, и эхо умрет без царского на то повеления. Оно всегда замирало с поднятием моей руки. Это традиция, которой я управляю. Мы восседаем на трон, и я
