произносящую: «Стол накрыт для чая, господа!», он влюбился как мальчишка. Собственно, в тот же вечер, получив огромный букет алых роз и записку «Самой прекрасной женщине», мама бесповоротно решила, что роль жены известного критика ей больше к лицу, чем третьесортной актрисы. Она очень любила повторять, картинно прикладывая руку к накачанному ботоксом лбу: «Ради Олежки я оставила сцену!» Двадцать два года назад на свет появилась я и все детство провела на бесконечных литературных посиделках и поэтических чтениях в нашей огромной квартире в центре города.
– Женечка, – щебетала мама, – ты выглядишь отвратительно! Похудела еще сильнее!
На своих шпильках она возвышалась надо мной на добрую голову. Неловко оступившись, она споткнулась о мои по-прежнему валявшиеся посреди прихожей туфли и поморщилась.
– Вы чего так рано? Я думала, вы вернетесь только завтра, – промямлила я, быстро засовывая обувь подальше в угол.
Меня трясло от страха, ведь вода в душе стихла.
– Мы только с самолета – и сразу к любимой дочурке! – улыбнулась мама и томно оглядела себя в зеркале, поправляя чуть выбившуюся, окрашенную в идеальный платиновый цвет прядку волос. – Твоему отцу стало плохо на африканском солнце.
Лучше бы они сразу направились к любимой бабуле или к обожаемой тетушке!
Звук открывающейся защелки на двери ванной заставил мои волосы зашевелиться на затылке. Они появились в прихожей одновременно: запыхавшийся низенький папаша в мятом костюме, круглый и тяжелый, с таким же круглым и тяжелым арбузом в руках, и мой гость с мокрыми всклокоченными волосами, наряженный лишь в полотенце на бедрах. От вчерашней раны не осталось и следа, даже крохотного шрама или рубца.
Пауза была достойна шекспировской драмы.
Неожиданно я почувствовала, как к горлу подкатывает идиотский смех, который с каждым мгновением все труднее удавалось сдерживать. Мамаша смотрела на высокого идеально красивого мужчину широко открытыми изумленными глазами, на омертвевшем от ботокса лбу даже прорезались морщины. Папаша в немом шоке открыл рот, все сильнее прижимая к себе арбуз.
Почти обнаженный нахал чарующе улыбнулся и представился бархатным вкрадчивым голосом, от которого, подозреваю, у мамаши сладко сжалось сердце:
– Люкка.
Мама выразительно моргнула, папа захлопнул рот. Я нервно хихикнула и опустила голову, дабы не демонстрировать широкую глупую улыбку.
– Маргарита Федоровна, – словно замороженная, проговорила мамаша, механически протягивая руку для дружеского пожатия.
Люкка галантно сжал ее наманикюренные пальчики.
– Олег Германович, – ответила за отца мама и вдруг шустро затараторила: – Ты знаешь, Женечка, пожалуй, мы зайдем в следующий раз. Не забудь, что завтра у нас будет ужин! Не забудь! Пойдем, Олежек, нам пора.
Я кусала губы, чтобы не захохотать в истерике. Мама выхватила из рук папы
