для острастки, на будущее. Потому что, если дать русским очухаться, а англичанам позволить хитренько подлизаться к ним с утешениями и подачками, так можно запросто и до тройственной Антанты доиграться. Извини, я, возможно, слишком цинично высказался, но…
– Нормально все. А что кайзер? Как ты считаешь, пошел бы он на поводу у своих генералов? И сам ты какого мнения был бы?
– Для Германии воевать с Россией – это форменное безумие, исходя из общестратегических интересов государственного существования, а не с точки зрения шальной сиюминутной выгоды от какого-то случайного момента. Дать англичанам стравить наши народы – это хуже, чем преступление. Это ошибка. Так однажды сказал Талейран, хоть и по более мелкому поводу, но, по-моему, предельно точно. За нашего императора, сам понимаешь, я говорить не могу. Но, насколько я его знаю… Он скорее отправит Шлиффена в отставку, чем начнет войну против царя. Да и мое мнение, надеюсь, при принятии решений им пока принимается в расчет.
– Спасибо, Альфред, за откровенность… А часы-то уже бьют полночь.
– Да, время летит. Смотри, какой снег пошел. Сибирь все ближе и ближе, – усмехнулся Тирпиц чему-то своему.
– Подожди меня минутку, пожалуйста. Наклюнулось одно небольшое дельце.
– Ватерклозет там!
– Не… У меня маленький вопросик к твоему адъютанту, Альфред.
С этими словами Руднев поднялся и, слегка пошатываясь, направился к двери в коридор, оставив хозяина пребывать в явном недоумении.
«В самом деле, что могло Всеволоду понадобиться от Венигера? Я сам мог бы его вызвать, вообще-то, если надо еще закуски принести… Нет, тут что-то другое…»
На физиономии приближающегося к столу Руднева красовалась рафинированная легкой степенью опьянения довольно-ехидная улыбочка, не оставляющая сомнений в том, что ее хозяин задумал нечто эдакое, что сейчас должно неминуемо осуществиться. В руках у него был длинный, узкий, темно-серый сверток из чего-то на вид мягкого и пушистого.
– Хм… Всеволод, а это что?
– Это, Альфред, то, что кто-то решил зажать свой день рождения. Не так ли?
– Ну… э… Экселенц собирался завтра, то есть…
– Ага. Сегодня то есть. Ах, Альфред… А ты и не подумал, что мне было бы стыдно знать, что я был у тебя и позабыл поздравить? Как тебе не ай-яй-яй? Молчи. Не думай оправдываться. Со мной такие штучки не проходят. Экселенц его хочет, видите ли… Мой тоже много чего хочет. Но! Спят? Вот и пусть себе тихонечко поспят. А нам с тобой дадут спокойно вспрыснуть это замечательное дельце. Тем более что у тебя там, – Петрович небрежно кивнул в сторону бара, – я давеча приметил еще пару занятных вещиц…
– Дорогой мой, все что пожелаешь! Только скажи, и мои оттащат к тебе в вагон на первой же длинной остановке. – Но, столкнувшись с неумолимой решимостью, таящейся в насмешливых скифских глазах, германец инстинктивно заюлил, пытаясь вымолить пощаду: – Всеволод, может, хоть кофе сначала? Не? Мы же помрем до завтра…
– Фи!..
