ветлое утро
Собрав все силы, Алик ударил вперед, прямо в ненавистную рожу Джастина, но враг мгновенно увернулся. Ударил опять, бил и бил, но проклятый Джастин Бибер ловко уходил от его ударов.
«Шустрый гад! Подожди. Сейчас я раскантую твою морду. В котлету. В кровавый антрекот!»
И вдруг Бибер сам нанес Алику прямой резкий удар, такой неожиданный для дрищеватого певца. Мгновенно и с неожиданной силой. И еще. Молотил и молотил, совсем не уставая. Алик принимал один удар за другим. Слышалась, все продолжалась биберовская песня.
«И песни его ненавижу!»
Уклоняясь, Алик уронил игровую приставку, та упала под стол.
«Денди, денди, Все люди любят денди», – недовольно проворчал он.
С кряхтением полез под стол и, конечно, тут же раздавил пресловутую пластмассовую коробку, придавил ее коленом. Поединок завершился.
Остатки древней приставки выбросил в окно. Невнятные голоса, раздававшиеся во дворе, умолкли, потом послышались снова.
«Наверное, нищие во дворе бухтят, – с раздражением подумал Алик. – Хорошо бы и телевизор „Рекорд“ в окно свалить, на их головы.»
Слов не разобрать, но понятно, что говорившие обильно матерятся. Неясно, ругаются или так, беседуют по душам. Приаптечные алкаши. Недолговечные, как однолетние растения, быстро вымирающие от излишеств, но неизменно сменяющие друг друга.
Сегодня Алик так и не спал, не хотелось. Раннее-раннее утро, солнце медленно начинало накалять комнату. Душная ночь постепенно становилась жарким утром.
В это знойное безветренное лето голоса и прочие звуки за окном во дворе раздавались гулко, как в большой пустой комнате. Запахи тоже стали комнатными, теперь не менялись, держались неподвижно. Из чьих-то окон в эту рань доносился запах жареной рыбы. И еще пряничный зефир горячей патоки с хлебозавода неподалеку.
Какой-то писатель написал, что стиль улицы, где он живет, формируют два близлежащие театра и хореографическое училище.
Так вот, на этот двор и его окрестности крайне повлияли местные заведения. Прежде всего, круглосуточная аптека с неиссякаемыми запасами дешевого спирта, почему-то называвшегося «Асептолин. Жидкость для наружного применения». Потом пивная в соседнем доме под названием «В дупель», которую местные алкаши упростили до «Дупла». Еще наливайка «Жар-птица», ее, конечно, прозвали «Жир-птицей», и само собой большой рынок рядом. Двор всегда густо усыпали пустые асептолиновые пузырьки.
Алкаши, достигшие самого дна, сидели на тротуаре возле аптеки, нищенствовали. Подаяние сразу несли в эту аптеку. Спирт чаще всего применяли в этом дворе, против рекомендаций, внутрь.
Вот и сейчас доносились голоса этих самых нищих. Алик поневоле слышал и даже представлял их. Одного оратора звали Димка, другого – Митька, видимо, нищие не догадывались, что это одно имя.
Слышался и женский голос, эту бабу, по кличке Креветка, Алик уже видел. Широко известное лицо в кругах местного дна. Худая, но при этом дряблая, жухлая, непонятного возраста.
Алик вроде понял, что технически грамотный Митька создал из своего алюминиевого костыля стреляющее устройство, и сей костыль неожиданно выстрелил в Собесе. Разговор заканчивался. Креветка неожиданно запела песню, громко и неточно.
«В самое раннее утро песня про любовь, – подумал Алик. – Какое душевное здоровье надо иметь».
Послышались гулкие хлопки. Кто-то торопился, спешил выбить ковер.
Ощущая босыми ногами пыльный пол, Алик приблизился к окну. Трое деятелей нищенского дела сидели на краю песочницы, полной застывшего цемента, когда-то оставленного там строителями.
Кажется, нищие уже выпили, отметили свой ежедневный праздник и сейчас закусывали арбузом. Раскололи его и черпали мякоть руками.
«Весело на таких гуимпленов смотреть. Есть идиоты и похлеще меня», – подумал Алик.
Он представлял их по-другому. Митька почему-то оказался сильно пьяным мальчиком, лет двенадцати. Только по скрипучему голосу Алик понял, что это карлик.
В сильно расклешенных брюках, похоже, подобранных на помойке, в очках древнего советского дизайна с пластмассовой оправой и, кажется, без одного стекла. Рядом с ним на бордюре песочницы лежали костыль и старые деревянные счеты.
Димка – полуобнаженный по пояс, будто решивший загорать при раннем солнце, жилистый, густо изрисованный и исписанный татуировками.
Алик давно заметил, что все люди похожи на кого-то из известных в истории деятелей, только этого никто не замечает. Димка, наверное, не подозревает, что сходен обликом с основателем инквизиции Торквемадой, только более тощий, а Митька с юным,
