езанные на куски кольцами рёбер. Слышишь крик из глубин. Это место – словно мёртвый левиафан, словно шрёдинбаг мироздания, такой нелепый и такой страшный. Его не может здесь быть.
Но ты не уверен.
Разве так всё должно начаться?
~
– Плоть… – шепчет Ди-Ди, – дай мне… немного плоти…
И чавкает лючками, бурлит баками.
Притворщик.
Впрочем, корабль всегда попрошайничал: то ли его прошили со сбоем, то ли сам немножко поехал, бывает такое, если обожраться нулевой субстанции и возомнить себя человеком. Забавно, да. Но иногда раздражает.
– Ты сигнал-то поймал? – спрашивает Ненетль.
– У-у-угу.
– Ну что за умница. Включай.
Ди-Ди обиженно гудит:
– Ох, не знаю… он такой слабый… почти как я…
Гю молча бьёт его ногой меж рёбер, так что стены спазмируют, а свет моргает и гаснет. Ненетль вздыхает:
– Извинись.
В сотый, наверное, раз.
Тот принимается наглаживать переборку.
– Ох, дружище, прости, я не хотел.
– Я по камерам вижу, как ты ухмыляешься! Ты не раскаялся!
Гю жмёт плечами:
– Этого не просили.
Тут вместе со светом в рубку вкрадывается ТЭК – его скафандр. Вид у него, как всегда, аморфный и пьяный, он поднимается, придерживая шлем рукавами и шатаясь пневмофигурой. Опять, видно, ползал по жральнику, воображая себя инженером.
– DIESES SCHIFF IST EINFACH UNERTRÄGLICH!1 – ворчит он.
– ¡Deja de quejarte!2 – отвечает Ненетль.
– Сигнал я усилил, если что, – вклинивается Маленький Ктулху и порхает над приборной панелью, поигрывая щупальцами и от волнения увеличивая выбросы CO2 на полпроцента. – Но там одни помехи.
Ненетль чешет клапаны на шее.
– Включай.
Рубку заполняет белый шум, стуки и скрежет, слов нет, но суть ясна и без них. Три удара, три скрипа, три удара – и по новой. Времена менялись, а классика оставалась вечным НЗ страждущих.
– Морзянка, – кивает Ненетль. – Я так и думала.
– ЭТО SOS, – режет ТЭК.
– Снова спасаем людишек? – вибрирует Маленький Ктулху.
– Ди-Ди, ты засёк источник? – спрашивает Гю.
Корабль горделиво урчит:
– Идёт с Энцелада.
– Ха. Шутничок.
Но всем известно, что вероятность худшего даже в лучшем случае не бывает нулевой. Белоснежный шарик поначалу едва виден на фоне Сатурна, но вскоре уже проступает из льдов кольца E, как из тумана: бьющие из тигровых полос гейзеры, мятая бумага поверхности. Ди-Ди расправляет крылья, тормозя в разреженной атмосфере водяного пара, а затем потихоньку вжигает двигатели. Бедняга: он плачет всем корпусом, когда плоть утекает из его баков.
На юге рытвин Аль-Медина лежит подгнившая туша станции, издохшей на краю монструозной скважины. Диаметр – где-то под сотню м, глубина – на пару нулей больше. Буровая установка нависает над ней, растопырив лапы шарошек. Свет фонарей скользит по устью пропасти, слепит белизной льда. Ди-Ди спускается медленно, сканируя пространство под собой и жалобно вибрируя. Здесь не должно быть ни людей, ни исправного оборудования: комплекс бросили лет пять назад, после аварии. Но так бывает. Все помнят Марс и заброшки на Палладе. Хотя обычно станции не оживают годы спустя.
– Прибыли, – говорит Ди-Ди, шмыгая воздушными фильтрами. – Погодка под настроение: за бортом минус сто девяносто три, снег, замёрзший метан, ацетилен. Почти как в Оймяконе, где меня растили.
Маленький Ктулху шлёпает по стене щупальцем.
– А я в погребе рос. Нелегально.
– Это грустно.
– Вон там, – указывает Ненетль. – На что похоже?
– НА КУЧУ СНЕГА?
– На буй, – кивает Гю. – Скорее всего.
Снаружи и правда паршиво. Снега скопилось порядком, так что они с Ненетль сразу топнут по грудь. Маленький Ктулху летит выше, поджав щупальца, а ТЭК в иллюминаторе машет им всем рукавом. Ни звёзд, ни Сатурна отсюда уже не видно.
Аварийный гидроакустический буй сгнил и промёрз одновременно. Металлические конструкции стали хрупкими, как стекло, плоть покрылась сизыми пятнами. Ненетль морщится, смахивая снег:
ЭТОТ КОРАБЛЬ ПРОСТО НЕВЫНОСИМ! (нем.)
Хватит ныть! (исп.)
