и глупости насчет отсутствия свобод в стране можно было и не считать криминалом. Мало ли чудаков мололи всякую чушь насчет свободы-несвободы. Им было хорошо – они не несли никакой ответственности за судьбу Отечества. Они как птицы: полетали, посидели, опять полетели.
А каково ему? С каким сердцем, не говоря о совести, может он слушать всю эту галиматью? Ему – положившему свою жизнь на распространение во всемирном масштабе идей коммунистического равенства! И теоретически, и опытным путем уже было доказано, что подчинение личности коллективу есть высшая форма свободы. Свобода – через несвободу! В этом смысл более высокого развития человека! А она не понимает этого! Она же не глупа.
Он – директор крупного института, академик. Он легко оперирует логикой и научной терминологией. Его выступления на международных конгрессах вызывают восхищение коллег. И что же он слышит в ответ на его убедительнейшие выкладки? – «Почему существуют закрытые распределители? Зачем спецателье? Как объяснить закрытые места отдыха? И доступ к мировой литературе только по спискам? Для избранных?»
Она, конечно, права, – все это так… если смотреть снизу, с обывательской позиции. Прогресс – дело очень долгое. Тем более, что он целенаправлен – нового человека вот так сразу не родишь. Те, что руководят людьми, давно подчинили себя интересам общества и, надо думать, имеют право на исключительное к ним отношение… Да и пример новой жизни должен кто-то показывать…
Он сердился – обижался на нее, как мальчик. Она же смеялась над ним. Пожалуй, можно сказать, издевалась – сводила к абсурду его доводы. Разумный компромисс обычно достигался благодаря присутствию ее мужа. Тоже известного ученого, но иного направления ума. Страсти затихали только после его спокойного и насмешливого вмешательства. До следующей битвы.
В глубине души ему было наплевать на непримиримость их позиций. Разве так важно, во что верит женщина. Да и вообще ее убеждения, считал он, не более чем элемент кокетства, а страсть, с которой она их защищает, – проявление темперамента.
«Эх, закатиться бы с ней в какое-нибудь пустынное местечко… В какой-нибудь стожок на берегу реки… Хорошо бы, чтобы это случилось в теплый июньский денек… Кругом цветы, птицы, а вверху чистое синее небо… Если разгрести свежее душистое сено… К черту бы все разногласия… Мог бы выйти хороший дуэт?»
В последние годы в конце весны, когда выпадали жаркие дни, он приглашал Ирину и Андрея на дачу. Дача была теплая, ухоженная. Он старался проводить на ней все не занятое заграничными поездками время. Даже после долгого отсутствия достаточно было включить отопление, и через час-другой жилой дух наполнял дом.
В тот раз он привез их сам на своей старой «Волге». Старушку постоянно обихаживал возивший его еще на казенной машине в бытность директором Института шофер, ставший после недавней отставки его личным, оплачиваемым из собственного кармана, водителем.
Включили отопление, открыли окна и двери – и в доме завихрились, сплетаясь воедино, два потока: тепла и весенней свежести. Как было меж ними заведено, он стал деловито накрывать на стол в кухне. Она бродила по саду, подбирая с не совсем еще просохшей земли нападавшие за зиму сухие ветки старых яблонь и сосен. Ей не терпелось поскорее разжечь костер и вдохнуть древний аромат человеческого жилья. Дым, идущий от горящих веток и тлеющих листьев, будил в ней неясные чувства. Она погружалась в полусон-полуявь, когда тело утрачивало материальность. Ей казалось, что она сама превращается в дым и плывет над землей.
Его тревожила ее страсть к кострам – ему виделась в этом какая-то неясная угроза. «Зачем вы собираете мусор – не ваше это дело, – ворчал он, – соседи не любят, когда им в окна лезет дым, – добавлял он веский аргумент. – Идемте за стол – все готово».
– Давайте есть под яблонями. Смотрите, уже вылез ваш барвинок, вы только принюхайтесь – это же черносмородиновые почки! С ума можно сойти! Вы как хотите, но я отсюда ни в какой дом не пойду.
Вытащили стол. Перенесли все из кухни. Это «все» было не таким и скудным. Непременная горячая картошка, селедочка, разная рыбка, ветчина и прочая гастрономия заполнили стол и специально для того вынесенные скамейки. Все трое с интересом и уважением относились к водке, но в тот раз был коньяк.
Привезли родственники его военного друга из Армении. Друг весь год перемогался, переходя от одного недуга к другому, а к весне совсем сдал. Понимал, что не приедет отметить День Победы, как делал это все послевоенные годы.
Поначалу их было шестеро. И вот теперь, кажется, он остался один. Нет, конечно, девятого мая он не будет один. Он соберет здесь под яблонями других своих друзей, с которыми его соединили военные дороги. Самых же близких, увы, не будет.
Он чувствовал, что подошел к краю горизонта. Он знал, что неизбежное рядом. Мысли о смерти оживлялись всякий раз, как приходило новое известие об уходе из жизни кого-нибудь их тех, с кем связала его война. Сама по себе смерть не страшила его –
