твой привычный мир все равно не вернется в накатанное русло. И тебе уже никогда не стать тем Андреем Краевым, который сутки назад, насвистывая, собирал у себя дома спортивную сумку, готовясь к вечернему бою и прикидывая, куда потратить выигранные деньги…
Я толкнул дверь и сделал шаг вперед.
Потом еще один.
И еще…
Я шел по полутемному коридору Васькиной «однушки», освещенному тусклым светом ночника, к проему его единственной комнаты, откуда лился тусклый серый свет, просеянный сквозь стекло широкого, давно не мытого окна, наполовину забранного не снятой с лета зеленой сеткой от комаров. Эту сетку я видел каждый день, подходя к окну своей комнаты, и постоянно удивлялся – что, Ваське сложно несколько кнопок от деревянной рамы отколупнуть? Прохладно ведь уже, зима на носу, какие комары в ноябре?
Я шел по коридору. И сейчас этот короткий сегмент малогабаритной квартиры с покосившейся вешалкой справа и дверями санузла слева казался мне слишком длинным, самым длинным коридором в моей жизни, по которому мне доводилось идти.
Потому что я уже знал, что увижу по другую сторону зеленой Васькиной сетки от комаров.
Потому что запах становился с каждым шагом сильнее.
Слишком знакомый запах…
Я вошел в комнату и невольно прикрыл нос и рот рукавом своей армейской камуфлированной куртки. Потому что знакомый запах будил незнакомые чувства, от которых кружилась голова и сводило спазмами желудок. Уж лучше нюхать рукав, успевший пропахнуть московскими улицами, метрополитеном и наземным общественным транспортом. А еще лучше закрыть глаза, чтобы не видеть то, на что не стоит смотреть никому – если, конечно, не желаешь до конца жизни просыпаться в поту от ночных кошмаров…
В паре метров от меня лежала на спине Васькина жена в распахнутом на груди когда-то зеленом махровом халатике. Сейчас зеленым был лишь один рукав халата, и то наполовину. В остальном домашняя одёжка превратилась в рваную бурую тряпку, облепляющую дородное тело ее хозяйки.
Вернее, то, что от него осталось.
Я видел пару раз как выглядит свиная туша, которую неслабо погрызли волки, но не успели доесть. Разорванное горло, распоротое брюхо, выеденная требуха… Хоть и нехорошо говорить такое о человеке, но Васькина жена сейчас напоминала такую тушу. На месте ее когда-то объемистого живота зияла страшная рана, а ошметки внутренностей, разбросанных вокруг трупа, лишь усиливали впечатление.
Но это были не волки – откуда им взяться в километре от Москвы? И потом звери не умеют отрезать головы жертв и водружать их на столах, засунув им при этом в рот кусок окровавленного мяса.
Голова Васькиной жены лежала на залитой кровью скатерти, а полный ужаса взгляд мертвых глаз был направлен на кресло, в котором сидел хозяин квартиры.
Васькин пах был страшно разодран, и я сразу понял,
